Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии

Ненавижу кладбища. Ненавижу бабушку Джори, которая меня не любит, «потому что не рожден для танца».

И снова она зацеловала меня:

— Барт, расскажи своим родителям, что… у тебя в жизни и так было слишком много могил. Скажи им, как тебя это удручает.

— Не станут и слушать, — устало сказал я. — Они даже не спросят, что я люблю и что не люблю. Они только говорят, что я должен делать.

— А я уверена, что они послушают, если ты расскажешь им о своих снах, где ты видишь себя умершим. Тогда они поймут, что слишком часто таскают тебя по кладбищам. Расскажи им всю правду.

— Но… — запинался я, не зная, как это совместить, — но… я хочу в Диснейленд!

— Скажи им, как я тебе посоветовала, а я уж позабочусь об Эппле.

Я почувствовал отчаяние. Раз я передоверял воспитание Эппла кому-то другому, значит, он больше уже не будет мой. Я хотел, чтобы он был только мой, полностью мой…

Я зарыдал от беспомощности, оттого, что жизнь так сложна. Но я сбегу, раз я решил, так и будет, я обязательно сбегу…

Мы снова качались в кресле, и бабушка нашептывала мне, что мы с ней на корабле, и плывем по бурному морю к прекрасному спокойному острову…

… Когда я сошел на остров, я не мог стоять или даже сохранить равновесие… Она исчезла. Я — один. Совсем один. Как на чужой планете, а на Земле меня ждет Эппл. Бедный Эппл. Он умрет в одиночестве.

Я проснулся и в панике подумал: где я? Отчего все так состарилось? Мама — отчего у тебя лицо покрыто черным?

— Просыпайся, милый. Тебе нужно пойти домой, а то родители станут волноваться. Ты долго спал; наверное, чувствуешь себя получше.

Следующим утром я строил во дворе домик для Кловера. Теперь у Кловера будет свой дом, и ему, бедному, не придется убегать, чтобы найти себе дом. Из папиного ящика с инструментом я взял молоток, гвозди, пилу и перетащил все это во двор. Проклятая пила не слушалась и не пилила. Дом будет скрюченный, и все из-за этой дурацкой пилы. Проклятый гвоздь! Ударил себе молотком по пальцу… Я начал стучать молотком с другой стороны — молоток опять не видит ни черта! Стукнул по другому пальцу… Пусть попробует Кловер пожаловаться — я ему покажу… Хорошо еще, я не чувствую боли, а то бы давно заплакал. Тут я как следует стукнул молотком по большому пальцу и все почувствовал. Оказывается, я чувствую боль, как каждый нормальный человек.

Из дверей показался Джори и истерически закричал:

— Какого черта ты строишь дом для Кловера, если Кловера уже две недели, как нет? Никто не отозвался на объявление. Теперь я уверен, что он уже мертв. Но даже если он вернется, он будет спать у меня в ногах и больше нигде, ясно?

Значит, издевается. Считает меня дураком. Но Кловер придет, он увидит. Бедный Кловер.

Я тайком увидел, как Джори, отвернувшись, смахнул слезы.

— Послезавтра мы уезжаем в Диснейленд, радуйся, — хрипло проговорил он.

Чувствовал ли я радость? Не знаю. Мой больной палец, раненый молотком, начал болеть. Наверное, Эппл умрет в одиночестве.

Тут у меня возникла идея. Джон Эмос говорил мне, что Бог взирает сверху вниз на всех тварей и людей. Мама с папой много раз говорили, чтобы я не просил у Бога никаких вещей, только лишь благословения, и то не для себя, а для других. Поэтому, как только Джори ушел, я бросил молоток и побежал туда, где я мог бы преклонить колени и помолиться за моего щенка-пони и за Кловера. Потом я побежал к Эпплу, и мы с ним катались по траве, я смеялся, он — визгливо лаял на меня. Он лизал меня мокрым языком в лицо, а я его целовал в ответ. Когда он поднял заднюю лапу над розами, я тоже расстегнул штаны и сделал то же самое. Потому что мы всегда все делали вместе.

И тут решение пришло ко мне.

— Эппл, не волнуйся. Я пробуду в Диснейленде всего одну неделю, а потом вернусь к тебе. Я спрячу под сеном твои печенья и поставлю ведро так, чтобы оно капало в миску. Только ты не смей есть то, что даст тебе Джон Эмос или моя бабушка. Не позволяй никому подкупить тебя едой.

Он завилял хвостом, говоря мне, что будет слушаться и будет мне верным. И тут же сделал рядом большую кучу «как-как». Я взял ее руками, показывая ему, что я теперь — часть его самого, что мы теперь всегда вместе. Я отбросил это в сторону, и тут же налетели мухи и прибежали муравьи, чтобы все убрать. Ничто не долговечно на земле-и ничего удивительного. Я вытер руки о траву.

— Время для урока, Барт, — позвал меня Джон Эмос, и его лысая голова засияла на солнце.

Я лежал на сене, а он навис надо мной; от него пахло плесенью и мочой. Я почувствовал себя пойманным зверьком.