Вирджиния Эндрюс - Сад теней

Кристофер посмотрел на меня глазами, полными боли. Теперь он почувствовал мое предательство.

— Ну, тогда мы пойдем, — сказал Кристофер.

Он повернул Коррин в другую сторону от нас, и они вдвоем направились к парадной двери. Он один раз вызывающе оглянулся, а Коррин, все еще плача, казалась потерянной и испуганной.

Через минуту их уже не было видно.

И тут прорвалась ярость Малькольма. Он воздел руки к потолку, и из самых глубин его существа раздался стон. Это было похоже на вой зверя в смертельной агонии. Его стон сотряс Фоксворт Холл, разносясь эхом по коридорам и пронизывая призраков. Казалось, что стон этот ширится и набирает силу по мере того, как он распространяется все дальше и дальше. По-видимому духи его предков стонали вместе с ним. На какой-то момент зазвучал хор Малькольмов, выплакивающих свою боль и мучение.

Пронзительный крик, внезапно возникнув, быстро утих. Когда Малькольм повернулся ко мне, глаза у него были выпучены, и он хватал ртом воздух, колыхая его рукой, чтобы вдохнуть побольше кислорода. Он ухватился за грудь, ноги у него подкашивались.

Когда он упал на пол, я услышала позади себя голос Джона Эмоса:

— Сегодня в этот дом пришел гнев Господний, — пробормотал он.

Затем он подошел к Малькольму и встал рядом со мной. Малькольм лежал распластавшись на животе, его правая рука находилась у него под головой. Джон перевернул его, и мы увидали, как перекосился его рот. Правая сторона лица ослабла и сплющилась. Уголки губ опустились, обнажив сомкнутые зубы. Глаза закатились так, будто он пытался заглянуть в свою собственную голову. Он сделал усилие, чтобы заговорить, но ничего нельзя было услышать или понять.

— Позовите врача, — закричала я.

Врач настоял, чтобы Малькольма отправили в больницу. Я увидела в его глазах сопротивление; он отрицательно качал головой и молча умолял меня не подчиняться приказаниям врача.

— Конечно, доктор, — сказала я, — Я желаю своему мужу только хорошего. Вызовите санитарную машину.

Позднее я узнала, что врач рассказывал обо мне, как об одной из самых сильных женщин, которых ему когда-либо приходилось видеть в минуты ужасного кризиса.

Явились санитары и забрали Малькольма, стараясь как можно скорее доставить его в больницу. Там он пробыл около месяца, находясь в отдельной палате под круглосуточным надзором медицинского персонала. Каждый раз, когда мы с Джоном Эмосом навещали его, он умолял нас взять его домой.

Вначале он мог умолять только глазами, так как перенес удар и сердечный приступ, в результате чего у него была парализована вся правая сторона тела.

К тому времени, когда мы привезли его домой, у него восстановилось управление некоторыми мышцами, и он мог произносить искаженные звуки, которые напоминали слова. Иногда, как мне казалось, я слышала, что он зовет Коррин.

Дни монотонно тянулись один за другим. Похоже само время ослабло и едва могло двигаться от часа к часу. Малькольм оставался прикованным к инвалидной коляске и не мог ходить в свои конторы. Всю его работу передали мне. И я была благодарна за каждую малейшую ее часть, потому что пока у меня было что-то, чем занять себя, я не бродила по Фоксворт Холлу, мучая себя воспоминаниями и размышляя над тем, как бы я смогла сделать так, чтобы все закончилось иначе.

Дом был похож на гигантскую гробницу. Наши шаги эхом отдавались в пустоте. Из кухни через большое фойе доносился звон посуды.

Слуги обменивались информацией по мере того, как каждый из них узнавал какую-нибудь пикантную новость, перешептываясь, жадно слушая. Никто из них, как правило, ничего не спрашивал о Коррин и Кристофере прямо, но я знала, что Джон Эмос снабжал их достаточными сведениями, чтобы ярко разгорелись тлеющие угольки их любопытства.

Обеды наши представляли собой мимические сцены. Как только Малькольма подвозили к столу в его инвалидной коляске, мы замолкали. Ел он механически, уставившись прямо перед собой, глядя мимо меня. Я была уверена, что он разглядывал картины, которые он видел в своем внутреннем взоре. Его сны наяву были как паутина, которая легко рвалась в клочья по мере того, как он, путаясь, пробирался сквозь воспоминания, пытаясь нащупать нечто такое, что бы помогло ему понять предательство Коррин.

Бывало по целым дням ни он сам, ни кто-либо в его присутствии не произносили ее имени. Если он и говорил что-нибудь, он всегда перед этим вставлял:

— Когда это кончится…

Я могла себе представить его кошмары, кошмары, которые омрачали его дни.