Алексей Кирносов - Два апреля

...Из этого дома не выйдешь посвистывая. Отсюда выйдешь медленной поступью, оглянешься на окошко. Будешь считать недели, сколько их осталось до возвращения сюда. Почтальон спокойно уронит в ящик письмо, над которым склонялся ночью, отрываясь, чтобы прислушаться к глубинному рокоту двигателя, к вою ветра, скрежету льда, перезвону машинного телеграфа.

Он чувствовал, как в густой тишине ночи существо его сплачивается в тяжелый и плотный комок. Тяжесть эта была приятна, потому что он сам был этой тяжестью и этой плотностью, и скапливалась сила, и она не придавливала, она влекла вверх, а легковесные мелочишки, отваливаясь, устремлялись вниз, исчезали и забывались. Он вспомнил рассуждение инженера Постникова о точке, самой совершенной из фигур.

Когда он под утро пришел к жене, она лежала навзничь, и глаза были раскрыты, поблескивали в темноте. Она протянула руку, коснулась его, спросила:

- Что ты решил?

- То, что решил, - сказал он.

- Я знала. Мне казалось, я слушаю твои мысли. А я дура.

- Ты помнишь, когда мы признались друг другу в любви? - спросил он.

- Мы не признавались друг другу в любви, - сказала Эра. - Мы оставили это для сегодня. Я люблю тебя.

- Я люблю тебя, глупая девчонка, - сказал он, нашел ее руку и прижал к губам.

Не двигаясь, она прошептала:

- Обними меня. До рассвета еще есть время...

Утро пришло раньше, чем хотелось бы, и день промелькнул стремительно и до обидного незаметно. Овцын только и сделал, что купил билет и прочитал в библиотеке подшивку газеты «Водный транспорт» за последние два месяца, но чемодан пришлось собирать второпях, перед самым выходом из дому.

У вокзала он не выпускал Эру из машины, хотел, чтобы она в этой машине уехала домой, но она сильно оттолкнула его и вышла.

- Не такая уж я беспомощная, - сказала она. - Наверное, я даже могла бы нести чемодан.

- Героическая девчонка, - улыбнулся он.

- Ты же меня бросаешь, - сказала она. - Теперь мне не на кого надеяться, только на свои силы... Представляю, как ужаснутся родители, когда узнают.

- Может быть, тебе лучше пожить у них?

Эра посмотрела на него укоризненно и свысока:

- Я самостоятельный человек и буду жить в своем доме.

У вагона она не выдержала и расплакалась.

- Зачем плакать? - говорил он, неумело утешая.- Ты же понимаешь, что все к лучшему.

- Я понимаю, - сказала она, - но никогда еще мне не было так горько.

- Нет, было, - улыбнулся он и вытер платком ее лицо. - Помнишь, ты так же ревела, когда прощалась с собакой Розой.

- Даже в такую минуту ты шутишь, - сказала Эра. - Хорошо, я постараюсь не реветь. Чтобы ты не говорил, что собаку Розу и тебя мне терять одинаково горько.

- Ты не теряешь меня...

- Тебя завтра не будет со мной.

- А ты и завтра будешь со мной.

- Правда? - спросила она жалобным голосом. - Ты не совсем бросаешь меня? Ты не забудешь меня в этом гадком море?

- Ох!.. - покачал он головой.

- Да, - сказала она. - Хоть бы оно высохло! И немедленно пришли мне адрес, куда писать.

Кончилась и эта минута. Поезд тронулся. Овцын последний раз прижал к себе жену, шепнул на ухо:

- Береги себя.

Догнал вагон, впрыгнул, сказал проводнице, взглянувшей на него неодобрительно:

- Все в порядке.

Проводница проворчала:

- Я же за вас за всех отвечаю. Если что случится, с кого спросят?

Он прошел в вагон, нашел свое купе, раскрыл дверь и увидел даму, снявшую платье, но еще не успевшую надеть халат.

- Надо стучаться, молодой человек, - сказала дама, глядя на него приветливо.

«Надо закрываться на задвижку», - подумал он, сказал «простите» и закрыл дверь. Вспомнил, почувствовав голод, что в поезде есть буфет, пошел через гремящие площадки к шестому вагону.

У двери буфета толпились мужчины, утолявшие не столько голод, сколько жажду. На многих в поезде накатывает мучительная жажда, не позволяющая заснуть, пока не утолят ее у буфета. Овцын стал ждать очереди, прислушиваясь к беспорядочным разговорам веселых командированных, освободившихся на краткий миг времени от строгой опеки жен и начальства.

Внезапно что-то стало мешать ему. Это необъяснимое внушило тревогу. Он подумал, что намерение выпить к бутерброду рюмку коньяку разворошило загнанные в глубинные тайники воспоминания о «Флоренции». Обычно у него проходила тревога, когда он понимал, отчего она, но тут беспокойство нарастало.

Когда пришла очередь, он взял свою тарелку, выбрался из тесного буфета, сделал шаг и застыл в растерянности, увидев стоящую у окна Ксению.