Алексей Кирносов - Два апреля

- Знаю я твою теорию... Но это неплохо, даже если и выдумано.

- Ничего не выдумано, - возразил он.

- Я хотела сказать: переосмыслено по-своему. Вполне законный прием. Не хуже прочих. Когда на дворе грязно, можно или взять метлу, или надеть калоши. И то и другое помогает.

Он добавил:

- Можно посидеть дома и подождать, пока грязь просохнет.

- Мы договорились не спорить на эту тему, - напомнила она. - Ты и прав и не прав. Я тоже права и не права. Наш спор никогда не кончится. Главное, чтобы намерения были добрыми, тогда все простится.

- Помоги мне придумать название, - попросил он.

Она придвинула машинку, сказала:

- Я перепишу, не меняя ни слова. А название я тебе уже дала, хоть и не думала тогда, что оно так подойдет. «Голубая повесть». А что? Ты часто упоминаешь голубые огни, пронзающие мрак полярной ночи. Они просто занозами застревают в памяти, эти голубые огни.

- Пусть будет повесть, - согласился он и утром отнес «Голубую повесть» в редакцию.

И через пять дней любовался ею в свежем номере газеты. На этот раз редактор не высказал претензий.

И Юра Фролов похвалил его:

- Два подвала - это могучий успех! Вы нашли себя в журналистике, Иван Андреевич. Хотите, устрою вам еще командировку?

- Не хочу, - отказался Овцын.

Он не задумывался, что будет теперь делать. Работа над «Голубой повестью» опустошила его, он дьявольски устал и думал, что не грех несколько дней отдохнуть, не задумываясь ни о чем, побродить по Москве, к которой еще не привык, да почитать книжки, задрав на диван ноги в носках... Он послал газету на «Березань» и матери. Пока шел домой, смотрел, как люди читают «Голубую повесть», вывешенную на стенах. Он останавливался, вглядывался в лица.

Дома Эра в задумчивости сидела над раскрытой газетой. Она ничего не сказала, и он спросил ее:

- О чем ты думаешь?

- Почему это у тебя получилось так легко и безболезненно ? - сказала она. - Сила это или безнравственность...

Он удивился:

- Разве легко? Десять дней я не видел света. Я выпит, выжат и просушен. Я сейчас долго соображал, в какую сторону, чтобы домой.

- Я не о том, - отмахнулась Эра. - Это пустое... Меня удивляет, как можно иметь относительно одной и той же вещи несколько одинаково убедительных точек зрения?

- Возможно, надо смотреть из разных мест, - сказал он.

- Возможно... Конечно, необходимо смотреть из разных мест. Но в результате человек должен прийти к одному мнению. Иначе как же разобраться, среди чего живешь, что хорошо и что плохо? Ведь если у вещи нет окончательной оценки, каждый болтун может доказать свою правду.

- Так оно и случается. Наше дело - не давать,- улыбнулся он.

- Это не всегда исполнимо... Завтра судят бедного Ломтика.

- Ах, да! - вспомнил он. - Ребенок попал в тунеядцы. Кто его будет судить?

- Товарищеский суд при домоуправлении.

Он засмеялся:

- Ну разве это страшно?

- Такому мраморному изваянию, как ты, это, конечно, не страшно. А Ломтик - очень хрупкий человечек. Это может сломить его навсегда. Если приговорят выслать его из Москвы, я вообще не знаю, что с ним будет, как он перенесет... Никакой он не тунеядец! - воскликнула Эра, возражая кому-то невидимому. - Самый нормальный мальчик, прекрасной души, но еще не нашедший себя. Он ощущает свой талант, но еще не знает, как его применить к жизни.

- Это трогательно. Но зачем же ругать меня? - спросил Овцын.

- Прости, - вздохнула она. - Иногда очень надо кого-то ругнуть. Кого же мне ругать, как не тебя? Больше некого.

Вечером неожиданно пришел Вадим Згурский, привел рыжего, широкоплечего режиссера по фамилии Вандалов. Манеры у Вандалова были раздольные, голос - командирский, и звали его Глебом. Отчества Вандалов не сообщил. Он не стал терять время на обнюхивание и неоплачиваемые разговоры, сразу взял быка за рога:

- Вашу «Голубую» нужно снять. Если б Вадим не был вашим приятелем, я все равно вас нашел бы. Снять в цвете! Двести метров одного фейерверка!

- Много, - успел вставить Згурский, пока Вандалов вдыхал.

- Пусть сто, - убавил Вандалов. - Тоже эффектно. Однако - хроника, документальность. Никто не укусит.

- Фейерверк бывает только под Новый год, - сказал Овцын.

- А разве там на облаках написана дата? - прищурившись, спросил Вандалов. - Или, может быть, на складах кончились ракеты?

- Ракет достаточно, - согласился Овцын. - Снимайте, если вам охота.

- Слова не мальчика, но мужа. Садитесь писать сценарий, - скомандовал Вандалов.

- Не умею, - сказал Овцын. - Наймите сценариста.