Алексей Кирносов - Два апреля

- Что же в ней уместится?

- Все, - повторил Постников. - Что хотите. И сфера, и линия, и окружность, и квадрат, и конус. Любую фигуру я могу путем ряда последовательных уменьшений превратить в точку, и от этого фигура не перестанет оставаться собой. Точка - это самое маленькое все. Общий знаменатель мироздания. Из этого следует, что путь к совершенству - ограничение. Сведение протяженностей и объемов к минимуму, в идеале к точке. Все во мне стремится к моему центру. Мой центр стремится к центру Земли. Центр Земли стремится к центру Солнца. Центр Солнца стремится к центру Галактики - и так далее. Мой центр стремится к центру всех центров, который такая же точка, как и любой другой центр. И когда-нибудь все центры сольются и станут одной точкой.

- Но тогда жизнь прекратится, - сказал Овцын.

Постников рассмеялся, выпил еще рюмку и по трепал Овцына по плечу.

- Потому-то, мой друг, движение и называется формой существования материи. С достижением совершенства всякое существование материи прекращается. Вот как опасно стремиться к совершенству!

- А вы мыслитель, Аркадий Васильевич, - сказал Овцын, отодвинувшись, чтобы его не трепали по плечу.

- Это не оплачивается, - вздохнул Постников. - Вам из особой симпатии приносят такую прекрасную водку? Впечатление, что в ней совершенно отсутствуют сивушные масла.

- Здесь работает шефом человек, с которым я плавал, - сказал Овцын. - Он не велел подавать мне гастрономовскую дрянь.

- Тогда вам есть смысл завивать горе веревочкой именно во «Флоренции»... И все же, нельзя ведь только этим и заниматься.

- А кто говорит, что можно.

Через час Постников ушел, и Овцын остался наедине со своими мыслями и опустевшим графином. Впрочем, расторопный Степочка вскоре заменил его на полный. По мере того как пустел и этот, душа успокаивалась, мягчела, а мрачные горизонты озарялись потоками иззаоблачного сияния. Захотелось вызвать Гаврилыча с кухни, потешить сердце воспоминаниями, но хватило ума не сделать этого. Доконав графин, он пошел домой и, ничего не объясняя удивленной жене, лег спать. Утром вместе с похмельным раскаянием пришли сомнения: может, дотянуть до весны в институте? Как-никак дело. Прочное, спокойное, не обременительное и даже не противное. И заработок, обеспечивающий прожиточный минимум. На то, что его употребляют для затыкания дыр, можно не обращать внимания. Что он найдет лучше?

Выпил кофе и поехал в институт. Но по дороге пересел в другой поезд. Вспомнил, что маленькая Наташа с косичкой делает эту работу вполне профессионально. Поэтому ему надо делать другую работу. Может быть, он занял место какой-нибудь другой маленькой Наташи, которая очень хочет делать эту работу.

Пробродив три часа по городу, он поехал к Алексею Гавриловичу, и тот обрадовался, засуетился, велел жене накрывать на стол.

После вчерашнего в голове опять царапалось, мозг зачерствел и покрылся коркой. Перепутавшиеся его извилины рождали муторные мысли, и казалось, что от стопочки весь ералаш придет в порядок.

- Оставил я свою работу, Гаврилыч, - сообщил он.

Ирина Михайловна сказала испуганно:

- Как же так? Не поладили с кем-нибудь?

- Не поладил, - кивнул Овцын. - С самим собой не поладил.

- Беда! - вздохнул Алексей Гаврилович. - Теперь понятно, отчего вы каждый день во «Флоренции».

- Каждый день? - снова испугалась Ирина Михайловна. - Как же это можно? Как только Эра Николаевна терпит!

- Не будем трогать Эру Николаевну, - сказал Овцын.

- Вам перед ней должно быть стыдно. - Ирина Михайловна разгорячилась. - Не понравилась работа, шапку снял с гвоздика и ушел. А с женой вы посоветовались, хоть подумали о ней?

- Ириша, прекрати! - велел Алексей Гаврилович.

- Я знаю, что говорю, - не прекращала Ирина Михайловна. - Сама натерпелась. У него в паспорте три страницы штампов «принят - уволен».

- Я видел, - сказал Овцын.

- Солнышко пригреет, в апреле опять с места сорвется. Плохо ли ему во «Флоренции»? Работа самостоятельная. Заработок дай бог каждому. Все его уважают, ценят.

- Алексея Гавриловича везде будут уважать, - сказал Овцын.

- В том и беда, что слишком в себе человек уверен, - вздохнула Ирина Михайловна. - Скромности у мужчин нет. Опасения перед жизнью.

- Завелась старушка! - покачал головой Алексей Гаврилович. - Рано о весне беспокоиться. Декабрь на дворе.

- Пролетят четыре месяца, и не заметишь, - печально сказала Ирина Михайловна. - Сызнова начнутся мои муки... И дети в него пошли. Разлетелись. Один в Ташкенте живет, другой в Сыктывкаре - прости господи, язык повредишь, выговаривая.