Эрих Хакль - Две повести о любви

Так или иначе, Руди был влюблен по уши именно в Маргариту, тут уж ничего не изменишь. Я убеждена, что он с удовольствием женился бы на ней еще в Барселоне. Но он был уже женат. Расстался с женой, но не развелся. Его жена, австрийка, не давала ему развода.

Собственно говоря, моя мать никогда не отзывалась о нем плохо. Если она о ком и говорила плохо, то о своем свекре. По ее мнению, он был виноват в том, что отец путался с другими женщинами. Но сама она никогда бы не подала на развод. Я вспоминаю, как некий господин Бабурек из нашего дома однажды сказал: «Послушайте, разве так можно! Почему вы не разведетесь?» — «Мне нет нужды разводиться, — ответила мать, — я все равно никогда не выйду замуж за другого».

Она была злая, эта австрийка. Руди мне сам это сказал. Она даже на него в полицию доносила. Собственная жена, представляете?

Существует еще одно письмо моего отца, которое он написал ей после своего бегства, уже из Праги, в апреле тридцать четвертого. В нем он обвиняет ее в передаче полиции нескольких фотографий, по которым опознали некоторых его товарищей и арестовали их. Далее до него дошли сведения, пишет он, что она запретила его родителям приходить в их квартиру и общаться со мной. И что она намеревается окрестить меня. Он неприкрыто угрожает ей. «Небезопасно, — пишет он, — враждебно относиться ко мне. Несколько таких людей плохо кончили. Так что обдумай, что ты творишь!» Потом он упрекает ее в том, что она брала деньги от полицейского отдела социальной помощи. Называет ряд предателей и описывает их участь в результате предательства. Мертв, убит. Мертв, застрелен. В госпитале. Зарезан ножом и тяжко избит. Он называет мою мать дрянью.

Я не знаю, что я должен думать об этом письме. Лучше бы я его никогда не читал.

Через полгода войска Франко вошли в Барселону. Под этим ужасным флагом, с этой ужасной маршевой музыкой, под этот ужасный рев. Людей было невозможно узнать. Они ликовали, как сумасшедшие. Наверное, они боялись, а может быть, просто были рады, что война наконец закончилась. Голод, нищета, воздушные налеты каждое утро, каждый полдень, каждую ночь. Они хлопали, пока у них не заболели руки. Они продолжали хлопать и тогда, когда легионеры Франко, мавры, набросились на женщин. И когда кто-то из женщин отдавался — за ужин, за пару чулок или с благословения церкви. Проституция, изнасилования, издевательства, аресты и экзекуции сплошным потоком. И продолжающиеся аплодисменты, ликование убежденных республиканцев, каталанистов [22] Сторонники движения за автономию Каталонии. , социалистов, которые из чистого страха или от восторга устремились на полевую мессу.

Мой отец умер, несколько недель тому назад. Он должен был умереть со дня на день. Как-то ночью, во время затемнения, его сбил велосипедист. У него произошло заражение крови, потом началась гангрена, это был жалкий конец. В свой последний час он потребовал меня, я должна была принести в больницу его трубку. Было около девяти вечера, я набила ее, как он пожелал, разожгла и сунула ему меж зубов. Он сделал одну затяжку, улыбнулся, закашлялся и умер. Отец был крепким, весил почти восемьдесят кило. А под конец меньше пятидесяти.

Пако убежал в четыре часа дня, когда войска Франко были уже в городе. Мы с Маргой, собственно говоря, тоже хотели бежать. Все знали, что мы были в «Красной помощи». Мне в лазарете дали чин лейтенанта. Словом, нам надо было исчезнуть. Но у матери было много серебра, украшений, хрусталя, все это она хотела взять с собой.

— Не брошу же я это все здесь, — сказала она.

— Пальто и одеяло, больше тебе ничего не нужно, — ответили мы.

Но она не хотела ни с чем расставаться. Разумеется, получилось много багажа, и для него не нашлось места на грузовике.

— Поезжайте, — сказала она, — я останусь.

— Об этом не может быть и речи.

В общем, мы остались.

После того как фашисты заняли город, она пожалела, что мы не убежали.

— Я для вас только обуза, — причитала она, — я вам жизнь порчу.

— С чего ты взяла, что бы мы без тебя делали?

Но переубедить ее, что она для нас не бремя, было невозможно. К тому же она вбила себе в голову, что должна встретиться с нашим отцом.

— Скоро быть встрече на небесах, — говорила она. — На то воля Божья.

— Если на то действительно Его воля, — возражала я, — почему Он не убил вас вместе?

Она на это:

— Потому что Бог живет на том свете.

А я:

— Ах вот как, на том свете? А где именно, если позволишь спросить? Где Он живет, твой Бог, на вилле или в хижине?