Алексей Иванов - Ненастье

— Мы с тобой как потерпевшие кораблекрушение, — сказала Нелька.

Но мир на этом берегу оказался прекрасен.

Вокруг Хургады была гористая пустыня — того же хлебно‑сухарного цвета, что и горы Афгана, но эти верблюжьи горбы — не Гиндукуш, и томные волны тропика Рака не имели ничего общего с изуверскими ледопадами Нуристана. На взгляд Серёги, арабы были очень похожи на пуштунов, но теперь эти смуглые и красивые бабаи уже не собирались убивать русских; они приставали с услугами, всучивали всякую дрянь и выкруживали баксы. Это было понятно, это было по‑человечески. Хургада для Серёги стала завершённой афганской войной. Всё, ты свободен — живи как хочешь.

В самолёте, когда летели из Хургады в Москву, Серёга потихоньку опять начал думать о «Коминтерне». У моря он отвык от этих размышлений и сейчас как бы осторожно пробовал прежнюю тему своими обновлёнными мыслями, будто новыми инструментами. А Нелька в соседнем кресле вдруг скорчилась, согнулась и спрятала лицо в ладонях.

— Боишься лететь? — удивился Серёга.

Нелька не отвечала, но что‑то бормотала. Серёга прислушался.

Нелька молилась:

— Богородица Пречистая Дева, прости меня, я злая, но пусть наш самолёт упадёт и разобьётся, прошу, сделай, чтобы наш самолёт упал и разбился…

— Ты что, спятила? — шёпотом спросил ошалевший Серёга, оглядываясь, не слышит ли кто‑нибудь рядом страшную Нелькину молитву.

Нелька не рассказала Серёге о своей жизни — ни про Пашку, сожжённого герычем, ни про Димочкина, который отнял её квартиру. Зачем Серёге знать, что она неудачница? Но завтра ей надо будет возвращаться в реальность, а Нелька не хотела. Над морем сияло счастье — и лучше исчезнуть в небе.

— Говори, в чём дело, — вполголоса потребовал Серёга.

В который раз ему надо было кого‑то спасать.

Сразу по возвращении в Батуев Серёга явился к Нельке на квартиру и принялся выбрасывать в подъезд вещи Димочкина — пускай это чмо съезжает с хаты. Можно было обойтись разговором, но Димочкин знал, кто такой «афганец» Лихолетов, и потребовалось соответствовать образу — каким‑нибудь широким хамским жестом поддержать ужас на нужном градусе. Димочкин бегал по комнате, собирая уцелевшие шмотки, и подвывал:

— Всё, не надо! Не надо! Не трогай плеер!.. Я сваливаю!

Серёга смотрел на метанья этого великовозрастного детины, на тихое мстительное торжество Нельки, что стояла в прихожей в пальто, словно не собиралась раздеваться, пока Димочкин ещё тут, и думал, что его судьба закольцевалась. Опять у него девушка — простая парикмахерша. Опять он выдирает её из рук какого‑то недоделка, как было с Танюшей в Ненастье.

— Если кто‑то рыпнется отписать у Нельки хату за твои долги, первым я грохну тебя! — грозил Серёга. — Всё понятно? Повтори, не дрожжи мозгом!

Серёга и для себя‑то не мог определиться, зачем ему Нелька. Любовь? Да нет… Жалость? Секс? Понты?.. Когда Нелька находилась рядом, было ощущение правильности жизни, вот и всё. А остальное оказалось неважно.

Нелькина квартира была тесна, чтобы жить вдвоём (после СИЗО Серёга возненавидел тесноту), а жить в доме «на Сцепе» он не хотел — не хотел видеть парней из «Коминтерна». Серёга сдал обе квартиры и снял себе и Нельке апартаменты в богатом обкомовском доме в центре Батуева.

Серёга не сторонился и не чуждался прежних товарищей, но потихоньку вышел из «афганского» круга общения. Он поддерживал отношения с теми, с кем был связан по бизнесу, — с Жоркой Готыняном, Завражным и Биллом Нескоровым, а ещё с Володей Канунниковым и Васей Колодкиным — но они и сами не шибко‑то тёрлись среди парней, потому что не бухали, работали и были обременены семьями. Серёга тоже вроде как остепенился, успокоился и принял всё, что случилось. В собраниях Штаба он участвовал через раз и больше отмалчивался. Он стал замкнутым бизнесменом, которому чужие дела неинтересны. Он не показывал «коминтерновцам», насколько уязвлён. Подлинного Серёгу Лихолетова знали только Нелька и Щебетовский.

Серёга снял себе офис в здании закрытого детского садика, посадил директором нестареющего Семёна Исаича Заубера, ушедшего из «Юбиля» на пенсию, нанял юристов и начал борьбу за «Коминтерн», не оповещая никого из «афганцев». Планом‑максимум было восстановление в командирах, планом‑минимум — изгнание Щебетовского. Главным оружием стала папка‑скоросшиватель с учредительными документами организации.

Серёгина осада была тихая и глухая, с редкими яростными атаками. Щебетовский никому не рассказывал, какие невидимые удары наносит по нему Лихолетов, как ищет слабые места, теснит, ломает оборону. Шпальный рынок весь год лихорадило внезапными заморочками: то вдруг какая‑то проверка, то выемка документов, а ещё вызовы в суд, УБЭП, приостановки сделок, арест товара и прочие подобные неприятности. На рынке считали, что это — норма нынешнего бизнеса, полулегального и полукриминального, как и всё в стране. Один лишь Щебетовский понимал, в чём причина.