Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)

Из-за спины вылетели на бреющем пять вертушек и шуганули птурсами по центру. Жирный дым нехотя стал застилать очертания крыш.

– Ну и что мы тут лежим? Вперед марш! – грянул голос ротного.

Паша поднялся с внезапно закрутившим желудком, смотреть ни на что не хотелось. Только они выкатились из-за увала, из Ахыза по ним затрескало. Залечь было негде. Петляя, пробежали метров сто пятьдесят. Из окна бетонной развалюхи что-то блеснуло и с дымной струей рвануло к ним. Взрыв был резкий, с запахом аммиака. Колено Славика начало мокнуть. Рывком, хромая, добежали до коробки и упали. Внутри между разрывами слышалась ругань по-русски и по-чеченски. Потом, отчетливо и в паузе, – выстрел из «ПМ». Потом еще три сразу. Из окна выбирался кто-то грузный. Паша подергал предохранитель. Рычажок иногда заедало. Человек с мешком повернулся к ним. Это был давешний толстяк.

– Вы чего тут?

Он вытащил «ПМ», но Паша нажал раньше. Морда в обмотанной каске взорвалась, тело взмахнуло мешком и упало навзничь. Славик закрыл лицо руками.

– Он убил бы нас. Че-то делили, видать. Полезли внутрь.

Как деревенский, Паша соображал быстрее и правильнее.

Внутри были только стены и три трупа – один в бандане и двое в папахах. «Старейшины», – определилось Славику. Второе окно было напротив и выходило прямо на Ахыз. Дым бил через него сплошной струей. Кто-то сказал: «Э-эй… Ахмад!»

– Не отвечай, пусть сунутся…

«Ахмаад! Гыде Имеля?»

Вместо ответа Паша дал короткую очередь. Попало по стене, визгнул рикошет.

«Суки, вы што там? – заголосили снаружи. – Эй, потишэ, да? Апасно будэт. У кого дэнгы, дава».

– Мы ваших денег не знаем! – крикнул Славик. – Тут ваших трое и наш один! Валите к себе – и мы уйдем!

– Имеля гыдэ?

– Там лежит!

– Паишшы дэнгы, карман залез!

– Сиди тут. Щас я. – Паша скакнул в проем. Нога стала болеть.

– На, слышь!

Окно будто всосало перетянутую резинкой пачку.

– Э, идытэ к сваим!

– Идем уже!

Опираясь на Пашу, Славик вылез в поле.

– А мешок?

– Ну его на хрен.

– А если спросят?

– Скажем, что не видели.

Снег, всю ночь безуспешно старавшийся загладить, скрыть безобразно вздутые колеи, похожие на следы гигантских зубных протезов, был почти уничтожен. Если закрыть веки, можно было вообразить вокруг стройку, но к рычанию движков примешивался журавлиный свист винтов, налетал ветер, и прорезиненные стенки хлопали, как крылья.

Перед Харчевым стояла шеренга. Он смотрел в чернобородые лица, шевелящиеся губы. Молятся. Правильно.

– Харь, поди!

Лейтенант с плевком поднялся, сделав по пути знак конвою.

– К тебе.

На обочине стояла Эльвира.

– Привет.

Она была в блестящей куртке, клеши измазаны грязью почти по колено, в покрасневших руках болтался кое-как завязанный узелок.

– Эй, ты не слышишь? Привет, говорю! Мне что, уехать? Уехать?

Ее било крупной дрожью. Харчев подошел, не в силах дотронуться. Из-за палатки дали залп. Она вздрогнула. Он взял ее за руку и потащил к бытовке. На полу, завернувшись в спальник, спал красноносый репортер. В приоткрытое окно на крышу змеился кабель.

– Спирт будешь? Я разбавлю.

– Я из дома ушла, понимаешь? Хочу с тобой. Если хочешь, я уеду. Я тебе на Новый год…

– Что?

– Новый год сегодня.

– И ты ко мне…

– Ну вот, я подумала, что ты тут и вы… Я переночую, повидаюсь и уеду, хорошо? Сегодня все равно нельзя уехать, мне в Ханкале сказали. Да?

– Утром же домой.

– Хорошо-хорошо. Ты только меня сейчас поцелуй, а то я свихнусь, да?

Он наклонился и поцеловал заиндевевшую щеку. Она внезапно успокоилась и стала развязывать узелок. Что-то просыпалось, упало. Она подняла блестящие глаза.

– Я не знала, что тут так. Ты меня прости.

– Нормально все. Сиди здесь.

Ближе к восьми поехали на рынок.

– Только бабки! Застрелю, твари! Намаз, вашу мать! – орал Чермяк, сыпя в воздух по полмагазина. Резников и Стурчин прикрывали, пока остальные брали в сумку водку, тушенку и шоколадки.

Когда вернулись, Эльвирка уже сидела с санчастью и пела. Харчев прошел мимо и отдал треть в первую роту, как договорились.

Усаживались за большим столом со свечами, воткнутыми повсюду. Первый за мертвых, замолчали. Чермяк замешал салата, засыпав сверху подпаленной гречей, чтобы хрустело. Харчев сидел с Эльвирой справа, ее голова лежала у него на плече. Иногда по ней пробегала дрожь, и он прижимал ее под столом, крутя ей кисть. Худенькая стала, да еще намучилась.