Мариэтта Роз - Круги по воде (сборник)

Я вздохнула. Как же скучно! И вообще… всё теперь не так…

– А давайте! – вдруг восклицаю я.

Людмила Михайловна сердито зыркнула на меня, но я уже вскочила.

– Давайте! – повторила я. – Пусть каждый расскажет о своем любимом актёре или певце. Или ещё о ком.

Класс загалдел.

– Ну, хорошо! Хорошо! – прикрикнула учительница. – Раз вы так хотите, то пусть! Левадная, ты первая.

Ну, воот! Всегда так!

После уроков кинулась в сквер у оперного театра. К счастью, несмотря на зиму, несколько неформалов топтались у скамеек.

– Привет, Жека! – крикнули они мне.

– Привет! А где Кирюха?

– А зачем тебе Кирюха? В невесты набиваешься? – засмеялись.

Я честно ответила.

– Ишь ты! – заулыбались неформалы. – Маленькая, а туда же! Будет тебе. Сделаем.

– Только мне быстро надо.

– Ишь ты! – опять заулыбались неформалы. – Быстро ей. Ладно, послезавтра будет. Ты приходи.

– Приду, – ответила я и пошла домой.

В назначенный день я, абсолютно гордая собой, пришла в сквер, и Кирюха-Ларчик торжественно вручил мне кассету. Ещё через несколько дней я – всё ещё очень гордая собой – пришла в школу.

Магнитофон в классе был, его заранее принес Колька. На перемене я даже немного поэкспериментировала с техникой. Запись, как мне показалось, звучала прекрасно!

Собственно говоря, не отсутствие посторонних шумов для меня было важным, а сам факт! Альбом был новым, песни мне нравились, и это был мой первый классный час, который я подготовила абсолютно самостоятельно!

Звездный час настал.

Я вышла к доске, встала в позу и громко сказала:

– Позвольте представить вам современного певца, он же автор, он же музыкант!..

– Левадная, не обезьянничай! – вздохнула учительница. – Как зовут твоего героя?

– Виктор Цой.

– Хорошо, – ответила учительница.

Как выяснилось, кто такой Виктор Цой, она не знала…

Я стояла в укромном закутке на первом этаже, том самом, где ещё вроде бы не так давно, стояли мы – пятеро! – вместе, и ревела. Рядом топтался Горюша и бормотал:

– Может, мамка не заругает. А ты дневник не показывай.

– А как не показывать, если родителей в школу вызвалии!

– Ну, может, не заругают, – бубнил Горюша. – Подумаешь! Великое дело. В школу вызвали. У меня мамку знаешь, как часто вызывают?

Я кивала головой, но всё равно ревела. Себя было жалко. И кассету. Кассету, наверное, было жальче. Её мне Кирюха записал, она хорошая!

Я отвернулась и, прижавшись лбом к стене, заревела пуще прежнего.

– Чего ревешь, дитё? – внезапно услышала голос Лёньки.

– А ты чего пришёл! – разъярился Горюша. – Вали отсюдова!

– Нааадо жее! – потянул Лёнька. – Какой отважный!

– Щас как дам!

Я повернулась. Рядом с Лёнькой стояла Кеха – они оба с любопытством разглядывали Горюшу. Я всхлипнула.

– Не реви. Вон красная уже вся. – Кеха достала из кармана платок, вытерла мне лицо. – Что случилось-то?

– Родителей в школу вызвали.

– Да ну! – удивился Лёнька. – И за что тебе такая честь? Да ты садись! В ногах правды нет.

Мы все сели, и я рассказала, про классный час, про Цоя, про «двойку» за поведение.

Лёнька рассмеялся, обнял меня.

– Эх, Жека, Жека! Маленькая ты ещё! Наверное, поэтому такая смелая.

– Да! смелая! А дома, знаешь, как влетит! – захлюпала я. – И кассету жалко. Мне её Кирюха записал. Говорит, альбом новый.

– А ты дневник спрячь, – сказала Кеха. – Вроде как потеряла.

– А вдруг училка домой позвонит?

– Не позвонит! Тут такие дела, брат, что сейчас не до тебя будет.

На «брата» я не обиделась – лишь округлила глаза и спросила:

– Какие дела?

– Директрису нашу снимают, и Пантелейщина на пенсию уходит.

– Да ну! – воскликнула я, не поверив.

– А вот так! – Кеха почему-то вздохнула. – Из-за юбки. Пантелейщина Лариске Калашниковой порезала юбку, ну её мамаша и накатала жалобу куда следует. В общем, снимают директрису. И Пантелейщину. За произвол. – Кеха ещё раз вздохнула. – Глупо как-то!

– Правильно! – буркнул Лёнька. – Когда Пантелейщина тебя мордой в раковину тыкала – это вроде как не произвол был, а сейчас юбку порезала – так произвол! Во времена пошли!

– А разве это плохо? – не поняла я. – Ну что фашистка уходит?

– Ты не понимаешь! – Кеха сжала острые кулачки. – Она меня с первого класса чморит. Родители мои – терпи! Вот и я терпела. А тут! Из-за юбки! Из-за какой-то дурацкой юбки! Это несправедливо! Несправедливо!!

Мы замолчали.

А я подумала, это здорово – ну что фашистка уходит. И директриса тоже. И что это хорошо вот так сидеть – всем вместе. Вчетвером.