Эрик-Эмманюэль Шмитт: Другая судьба

На улице весело светит солнце, в ярко-синем небе кружат птицы. Гитлер смотрит в окно на равнодушную природу и не понимает. Так, значит, ни люди, ни природа? Никто не посочувствует моим страданиям?

Гитлер выпивает шоколад, вежливо благодарит служителей и откланивается. Их участие его не утешило: оно было абстрактным, основанным на общечеловеческих ценностях, не адресованным ему лично, а значит, ненужным.

Он покидает Академию художеств, идет мелкими шажками, ссутулив плечи, чтобы затеряться в венской толпе. Этот город, прекрасный, лиричный, барочный, имперский, был сценой его надежд; теперь стал свидетелем его провала. Сможет ли он по-прежнему любить Вену? Будет ли еще любить себя?

Вот что произошло 8 октября 1908 года. Комиссия, составленная из живописцев, граверов, графиков и архитекторов, без колебаний решила судьбу молодого человека. Линии скверные. Композиция неуклюжая. Незнание техники. Недостаток воображения. Обсуждение заняло не больше минуты, все высказались однозначно: никакого будущего у этого Адольфа Гитлера нет.

А что было бы, если бы Академия художеств решила иначе? Что было бы, если бы за ту же самую минуту комиссия приняла Адольфа Гитлера? Эта минута изменила бы ход не только его жизни, но и ход Истории. Каким был бы двадцатый век без нацизма? Случилась бы Вторая мировая война, которая унесла жизни пятидесяти пяти миллионов человек, в том числе шести миллионов евреев, в мире, где жил бы Адольф Гитлер – художник?

– Адольф Г.: принят.

Горячая волна восторга захлестнула юношу. Счастье бурлило, стучало в висках, гудело в ушах, наполняло легкие и сбивало с ритма сердце. Это была долгая минута – наполненная, звенящая: мускулы напряжены, судорога экстаза, чистейшее наслаждение, – как первый случайный оргазм в тринадцать лет.

Волна отхлынула, и, придя в себя, Адольф Г. обнаружил, что он весь мокрый от кислого пота. Одежда стала липкой. Смены белья у него не было, но что с того – он принят!

Служитель сложил листок и подмигнул ему. Адольф в ответ просиял улыбкой. Даже обслуживающий персонал, не только профессора, рад приветствовать его в Академии!

Адольф Г. обернулся и увидел группу юношей, поздравлявших друг друга. Он без колебаний подошел и протянул им руку:

– Добрый день, я Адольф Г. Я тоже принят.

Они расступились, принимая его в свой круг. Шум нарастал. Объятия, улыбки, они представляются, называют имена, которые никто с первого раза не запоминает, но ничего – впереди целый год, чтобы лучше узнать друг друга…

Стояла осень, но этот день был свеж, как истинное начало, и солнце, казалось, смеялось в бездонно-синем небе.

Юноши говорили все одновременно, никто никого не слушал, каждый слышал лишь себя, но это было не важно, потому что все поступившие выражали одну и ту же радость.

Один из них все же сумел перекрыть гомон, проорав что было мочи, что надо пойти отметить это у Кантера.

– Вперед!

Адольф вышел на улицу вместе со всеми. Он не сам по себе. Он – член группы.

Уже в дверях он оглянулся и заметил застывшего на месте парня; тот беззвучно плакал горючими слезами – один в огромном холле.

Жалость кольнула Адольфа Г., он успел подумать: «Бедняга», но тут его вновь затопило блаженство, второй сокрушительной волной, еще мощнее прежней, ибо теперь наслаждение стало более полным, более плотным, двойным: он был счастлив, что прошел, и счастлив, что не провалился. Так Адольф Г. узнал, что собственное счастье укрепляется чужим несчастьем.

Он догнал своих спутников. Сознавали ли венцы в этот день, что им навстречу идет группа юных гениев? Терпение, говорил себе Адольф, настанет день, и они узнают .

Радостные крики взмывали под потолок таверны Кантера, и пиво рекой лилось в кружки. Адольф Г. пил, как не пил никогда прежде. В этот вечер он чувствовал себя мужчиной. Он и его новые друзья рассказывали друг другу, какими великими артистами они будут, как прославят – а разве может быть иначе? – свой век, и даже начали ехидничать насчет старых мастеров. Это был исторический вечер. Адольф Г. пил все больше, он пил, как пишут музыку, чтобы звучать в унисон с остальными, раствориться в них.

Впервые за всю свою жизнь он самоутверждался не против других, но вместе с ними. Он много лет знал, что он художник, никогда в этом не сомневался и после прошлогоднего провала ждал, что жизнь подтвердит его правоту. Вот! Теперь все сошлось! Он занял свое место в этом мире, сбылась его мечта! Жизнь справедлива и прекрасна. С этого вечера он может позволить себе иметь друзей.