Эрик-Эмманюэль Шмитт - Другая судьба

Решение принято: после Иисуса – Гитлер. За светом следует тьма. После искушения любовью в «Евангелии от Пилата» мне предстоит искушение злом. Поскольку и Иисус, и Гитлер существуют в человеке, а не вне человека, и моя человечность будет существовать лишь ценой этого двойного преследования. Дело не в удовольствии – я должен понять. После того, что притягивало меня, я опишу то, что меня отталкивает.

Ошибка, которую совершают с Гитлером, происходит из того, что его принимают за человека исключительного, незаурядное чудовище, несравненного варвара. А между тем он человек банальный. Банальный, как зло. Банальный, как ты и я. Это мог бы быть ты, это мог бы быть я. И как знать, не окажемся ли мы завтра на его месте, ты или я? Кто может считать себя надежно защищенным? Защищенным от ложного суждения, от упрощенчества, от упрямства или от зла, причиненного во имя того, что считают добром?

Сегодня люди окарикатурили Гитлера, чтобы обелить самих себя. Шарж обратно пропорционален оправданию. Он другой, он не похож на них. Все их речи сводятся к крику: «Это не я, он сумасшедший, он гений зла, он извращенец, короче, он не имеет никакого отношения ко мне». Опасная наивность. Подозрительное ангелоподобие.

Благими намерениями вымощена дорога в ад. Конечно, Гитлер вел себя как негодяй и позволил миллионам людей вести себя так же, конечно, он остается преступником, которому нет прощения, конечно, я ненавижу его, он мне омерзителен до тошноты, но я не могу исключить его из человечества. Если он человек – он мой ближний, не дальний.

Мое окружение активно не приемлет моего замысла. Только Бруно М. понимает меня и подбадривает. Остальные, во главе с Натали Б., уговаривают отказаться.

– Ты не можешь связать свое имя с Гитлером!

– Но рассказать о Гитлере не значит стать гитлеровцем.

– Я-то знаю, что ты не нацист, но другие – читатели, журналисты…

– Твои страхи нелепы! Не надо быть чернокожим, чтобы бороться против расизма, или женщиной, чтобы ратовать за феминизм. С ума сойти, что ты несешь!

– Не важно. Ты не должен этого касаться, не то загубишь свою карьеру и нашу дружбу.

– Твое отношение подтверждает, что я прав: Гитлер остается табуированной темой. Вот я и займусь этим табу. Я хочу понять.

– Понять Гитлера? Да ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?!

– Понять не значит оправдать, Натали. Понять не значит простить. Только поняв врага, глубоко, до самой сути, ты можешь с ним сражаться.

– Но, бедный мой Эрик, тебе никогда не удастся понять Гитлера.

– Почему же?

– Потому что ты не такой, как он.

Одно смущает меня в этом диалоге глухих: сумею ли я понять это существо, которое ненавижу? Надеюсь. Для того и пишу.

Гитлер одновременно вне меня и во мне. Вне меня, в свершившемся прошлом, от которого остались лишь прах и свидетельства. Внутри – потому что это человек, одно из возможных «я», и должен быть для меня постижим.

Заканчиваю читать источники. Я много лет работал с книгами, теперь предстоит сделать последнее усилие. Разумеется, лучшие работы – английские. «Гитлерология» в Великобритании развита, как ни в одной другой стране мира. Естественно, ведь англичане сопротивлялись ему и победили его! Тема смущает их меньше, чем нас, французов. Более того, она им льстит.

Выбирая исторические труды в книжных магазинах Лондона или Дублина, я чувствую себя далеко не так неловко, как в Париже, где на меня косятся с подозрением, завидев усы Адольфа на обложке.

Кстати, я струсил: послал друга-студента купить мне в числе прочих книг о Третьем рейхе знаменитую «Майн кампф». Уф, ему ее продали.

Читаю «Майн кампф» и слушаю речи. Ниточки, за которые он дергает, грубы и действенны. Ломает ли он комедию? Или искренен?

Думается, он искренен. Как всякий актер, как всякий автор, он не лжет: он творит действительность.

Каждый день я исполняю один и тот же ритуал. Поработав несколько часов над документами, я под конец всегда беру биографию, все равно какую, всякий раз другую, и читаю о последних часах Гитлера в бункере, до самоубийства и сожжения.

Мне надо удостовериться, что он мертв. Действительно мертв.

Мне надо успокоиться после часов, проведенных наедине с преступлением и ужасом.

Мне надо поверить, что это кончено и больше никогда не повторится.

Трогательный и смешной ритуальчик. Глубоко личное суеверие. Я сам над собой посмеиваюсь, когда поддаюсь ему. Я прекрасно знаю, что мой экзорцизм ничего не изменит ни в мире, ни в будущем. Зло неискоренимо. Вечно. Радикально. Это повторяется сегодня. Это повторится завтра.