Александр Мильштейн - Пиноктико

Так что, несмотря на то что это был уже другой фильм (но тот же режиссёр и — тот же Малкович), когда там какой-то эскулап выкатил в коридор больницы, где отходил Густав Климт (лёжа в водяной постели — наверное, для плавности возврата в Единое), скелет, сказал, что это на самом деле — монстр, и начал перечислять: «Это — нога, взятая у французского солдата, погибшего на фронте в тысяча девятьсот пятнадцатом году, эта рука взята у серба, который умер в тысяча девятьсот двенадцатом» — и так далее… В этот момент, глядя на экран, я и вспомнил совет Пруста — что надо составлять фигуры романа из разных людей…

Я возвращался к этой мысли и позже, когда фильм стал совсем уже скучным, просто-таки никаким… Когда там эта модель, Адель… Устроила за простынкой театр теней, один человек в переднем ряду встал… Я узнал его профиль на фоне полутёмного экрана, это был видный видеокунстлер, профессор Академии искусств Клаус фон Брух…

Не так давно я с ним беседовал на вернисаже в галерее «Гримм и Розенфельд», глядя в чёрной комнате «грибное» видео…

Видео как видео… Чего я его вспомнил? Ах да, оно было снято как бы сквозь тот же самый фильтр… Сквозь который Климт-Малкович приглядывался к новому бравому миру, доставая его то и дело из-за пазухи — такую пластиночку…

Я думал, что профессор фон Брух (кунстлер до мозга костей!) таким образом решил принять участие в происходящем на экране… то ли пустить туда погулять свою тень…

Но тень профессора решительно направилась к выходу — дойдя до конца, она соскользнула с экрана и одновременно из зала — хлопнув дверью…

А я чуть было не последовал за ней, но вспомнил, что я со Штефи… И должен был поэтому смотреть дальше — как тот же самый скелет появляется на экране ещё раз, потрясая на ходу своими ручищами разного происхождения…

Ладно, в конце концов, раз я так долго его пересказываю, фильм не совсем нулевой… Но страшно скучный…

Я бы на месте Руица просто экранизировал Пруста и дальше — все тома эпопеи, один за другим… Раз это у него так хорошо получается…

Но, по последним сведениям, он делает что-то другое, причём главную женскую роль будет играть дочь Пола Остера…

Хорошо ещё, что это был матинэ [5] Утренний сеанс. , стало быть, целый день ещё был у нас впереди…

Посмотрев кино, мы проехали на велосипедах вдоль Изара к Рай-хенбахбрюке, там спустились к воде, по дороге прихватив в ларьке две бутылочки «августинера» [6] Сорт баварского пива. .

Мы сидели на асфальтовой плите у самой воды, наклонной, тёплой, смотрели на воду, потягивая пиво из горлышек, Штефи говорила о Климте, об «обратной экспроприации» его полотен, перекочевавших из Австрии в Штаты, проданных там по рекордным ценам…

Но я прервал её:

— Штефи, слишком много Климта… Да и вообще культуры… Для меня в один день…

— Должна ли я это понимать так, что ты не хочешь идти со мной на вернисаж к Тэду? — сказала Штефи каким-то странным голосом…

— Что ещё за Тэд? — спросил я.

— Я тебе говорила…

— Я забыл…

— Он — повар, художник и гитарист.

— Ну, это ещё ничего, — сказал я. — А что он играет?

— Блюз-рок, переходящий местами в драм-н-бейс… Он вообще-то из Австралии.

— Абориген?

— Почему ты издеваешься?

— Почему я издеваюсь? Я слышал, что там ввели специальную программу для поддержки художников-аборигенов, им теперь намного легче попасть в галереи, чем просто австралийцам… Поэтому некоторые художники выдают себя за аборигенов… Так что твой Тэд вполне может быть аборигеном, даже если он не абориген…

— Смотри, — сказала вдруг Штефи и показала рукой, — вот он, настоящий абориген.

— Да нет, просто бомж. При этом вряд ли австралийский, — сказал я, глянув туда, куда она показала.

На другой каменной плите, гораздо более основательной… Возле самой опоры моста лежал человек, которого мы перед этим видели в драном кресле, стоявшем в высокой траве…

В районе Райхенбахбрюке Изар начинает делить своё русло поровну с широким травяным лежбищем — излюбленным местом множества котиков и кошечек, по вечерам там горят факелы, огромная поляна у воды занята так плотно, как будто там дают концерт… Впрочем, мы в тот день были там в полдень, и кроме нас и бомжа с собакой никого не было, только зелень травы и зелень воды — все оттенки зелёного, и пятном на этом — красное кресло, в котором сидел белый человек…

Так мы его увидели с моста, а когда спустились к воде, он уже не сидел в кресле, а лежал у бетонной опоры моста на полотенце и больше не белел…