Лаура Эскивель - Шоколад на крутом кипятке

Он был одним из лучших ее солдат на поле боя, но на кухне показал полную свою никчемность. Гертрудис, однако, было жаль его прогонять: Тревиньо был очень чувствителен и, когда она, случалось, давала ему нагоняй, неизменно напивался. Вот и не оставалось ей ничего иного, как скрепя сердце смириться с тем, что выбрала его, и попытаться вместе с ним сделать все наилучшим образом. Вдвоем они внимательно и не торопясь изучили упомянутый рецепт, пытаясь его понять.

Для изготовления особо чистого сиропа, необходимого, например, для подслащивания ликеров, нужно после всего вышесказанного наклонить кастрюльку или горшок, в котором он находится, чтобы отстоялся осадок, который потом отделяется от сиропа. Осадок, впрочем, может быть аккуратно удален и без изменения положения сосуда, в котором он готовился.

В рецепте не говорилось, что такое густота шарика, и Гертрудис приказала сержанту поискать разъяснение в большой поваренной книге, находившейся в чулане.

Тревиньо старался обнаружить необходимую информацию, но так как он едва знал грамоту, то читал, медленно водя пальцем по строкам, чем окончательно переполнил чашу терпения Гертрудис.

Различают несколько степеней готовности сиропа: сироп ровной густоты, сироп большой ровной густоты, сироп жемчужной густоты, сироп большой жемчужной густоты, сироп густоты обдувания, сироп густоты пера, просто густой сироп, сироп леденцовой густоты, сироп густоты шарика…

— Наконец-то! Вот она, густота шарика, моя генералка!

— А ну-ка, дай сюда! Я уж и надеяться зареклась.

Громким голосом и с завидной беглостью Гертрудис прочитала сержанту окончание инструкции.

Чтобы определить данную степень густоты, необходимо намочить пальцы в чашке с холодной водой, обмакнуть их в сироп и снова быстро опустить в чашку с водой. Если остывший сироп похож формой на шарик, а вязкостью — на пасту, то это свидетельствует о том, что он достиг густоты шарика…

— Понял?

— Да вроде бы, моя генералка! — Смотри у меня, вот прикажу тебя расстрелять, попляшешь! :

В конце концов Гертрудис собрала все искомые сведения, и теперь оставалось только, чтобы сержант приготовил сироп, что и даст ей вожделенную возможность полакомиться гренками.

Тревиньо, над головой которого нависла суровая угроза наказания в случае, если он как надобно не состряпает веденное начальством блюдо, несмотря на полное отсутствие опыта, изловчился выполнить приказ.

Его подвиг был принят на ура. Тревиньо был на верху блаженства. По поручению Гертрудис он собственноручно отнес несколько гренок Тите, чтобы та оценила содеянное. Тита не спустилась к столу и провела вечер в постели. Тревиньо вошел в спальню и поставил гренки на столик, который Тита использовала в случаях, подобных этому, когда не хотела спускаться к ужину. Она поблагодарила сержанта, поздравив его с удачным блюдом: гренки и вправду получились вкусные. Тревиньо опечалился, что Тита плохо себя чувствует, потому что уж так был бы рад, если бы она соизволила разок сплясать с ним во время танцев, которые устраиваются во дворе по случаю отъезда ихней генералки. Гертрудис. Тита пообещала, что со всей охотой станцует с ним, если наберется сил спуститься вниз. Тревиньо тут же ретировался и с гордостью оповестил все воинство о Титином обещании.

Как только сержант ушел, Тита снова прилегла, у нее не было никакого желания покидать спальню, боли в животе не позволяли ей сидеть подолгу.

Тита вспоминала, сколько раз ей приходилось проращивать пшеницу, фасоль, люцерну, другие семена и зерна, не задумываясь, что все они испытывают, когда растут и столь невиданно преображаются. Сейчас она изумлялась их готовности лопаться, позволять воде проникать в свое нутро, чуть ли не взрываться — только бы открыть дорогу новой жизни. С какой гордостью выпускали они первый росток будущего корешка, с какой скромностью теряли присущую им форму, с каким изяществом показывали миру свои листочки! Вот бы, думала она, стать простым семечком, чтобы не надо было никому рассказывать, что творится у тебя во чреве, а просто носить у всех на виду созревший живот, ничуть не страшась быть отвергнутой обществом. У семян нет подобных забот и, главное, нет матери, которой бы они боялись, страха, что их осудят. Конечно, физически у Титы теперь тоже не было матери, и все же она до сих пор никак не могла избавиться от ощущения, что в любой момент на нее обрушится неописуемо жестокое наказание, и не откуда-нибудь, а свыше и по наущению Матушки Елены! Это ощущение было ей знакомо с детства: оно связывалось с ужасом, который она испытывала, когда не следовала неукоснительно предписаниям рецептов. Всегда она стряпала, уверенная в том, что Матушка Елена обязательно углядит какое-либо отступление от правил и, вместо того чтобы похвалить, обрушит на ее голову громы и молнии за то, что Тита осквернила священные предписания. Но разве могла она воспротивиться соблазну преступить столь жестоко навязанные матерью законы кухни и… жизни?