Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса

— Не знаю, Кать… Я думаю, его затянуло в новое счастье, как в паутину. И счастье оказалось сильнее совести. Да, счастье всегда сильнее совести, Кать… Особенно мужское…

— Да перестань! Что ты несешь всякие глупости, слышать не могу! Счастье мужское, счастье женское! Просто совести у него нет, вот и все! Чтобы быть счастливым с одной женщиной, надо убить другую, да? Вот он и убил! И дальше пошел! А ты давай, давай, защищай его, все правильно! Все вы такие, не обременяющие себя силой и совестью, искатели счастья! Зачем вам чужая сила, чужая верность и преданность? Ножом ее, ножом! Нападаете тайком, из-за угла! Сволочи…

— Кать, ты чего… — пролепетала Саша слезно, наблюдая, как опасно прилила кровь к лицу подруги. — Ну, прости меня, если сказала не то… Я растерялась, правда не знаю, что тебе сказать! Как правильно сказать! Самой будто обухом по голове…

И расплакалась на последней фразе, закрыв глаза тыльной стороной ладони. Катька замолчала, было слышно, как она торопливо глотает остывший кофе. Потом закашлялась натужно, и Саша потянулась через стол, постучала свободной ладонью ей по спине. Как-то механически получилось, само собой.

— С… Спасибо… — просипела Катька, махнув рукой, — да хватит, хватит меня по спине наяривать, ишь, добралась… Не казенная спина-то… И не реви давай! Я ж предупреждала, что головешки в тебя полетят? Вот и терпи! И не говори под руку ерунды всякой!

— Ладно, не буду…

— Нет, правда, Саньк… Вот ты говоришь — сильная я. А почему все решили, что я сильная? Это ж неправда… Я обычная баба, ранимая, с любящим нежным сердцем… А помнишь, как Коля, глядя на меня, любил повторять — есть, мол, женщины в русских селеньях? Нет, вот скажи мне, что классик имел в виду, а? Что они здоровые, как лошади, все на своих плечах вынесут? И сердца у них из железа выкованы? Да ни фига… Обыкновенные сердца, ранимые. Еще какие ранимые. Дуры мы, дуры, а не женщины в русских селеньях. Надо было для себя всю жизнь жить, а не силу показывать. А теперь что? Теперь, выходит, ложись да умри вместе с силой. Да не реви, хватит уже, и без тебя тошно…

— Я не буду, Кать. То есть я стараюсь, но никак успокоиться не могу. Это от бессилия, наверное, потому что ничем помочь тебе не могу…

— Ой, да ладно. Сидит, ревет! И я бы тоже поревела, да видишь, не получается! Не можешь успокоиться, так прими сто грамм, и все дела!

— А ты… Если с тобой только… — икнула в ответ слезно.

— Ладно, черт с тобой, наливай. Может, хоть на сон сморит. Ночь-то я точно не спала, пока костры внутри горели. Эх, Санька ты, Санька… Хорошо хоть тебя от предательства бог миловал, вот и вспомнишь теперь своего Гришку с любовью да благодарностью, царство ему небесное. Счастливая…

После «ста грамм» Катьку и впрямь сморило. Ушла наверх, видимо, заснула крепко.

И потек дальше сентябрьский день медленно, грустно, через набегающую на глаза слезную пелену, сквозь которую окружающее пространство видится то кособоким, то высвечивается ярко, как через линзу с минусовой диоптрией. Вон в окне кривая рябина с назойливо выпуклой багряностью ягод, и тоже кривая яблоня с подгнившей на земле падалицей. Покосившаяся крыша сарая, сваленные у забора бревна, сникшая от первого ночного заморозка картофельная ботва. И запахи кажутся тоже выпуклыми, шибает в нос шашлычным уксусным духом с соседних участков. Да, сегодня пропасть народу ехало в электричке, и дядька один сказал кому-то в телефон — еду, мол, картошку копать, сегодня картофельный день…

Саша все дела переделала в сопровождении слезного одиночества. Суп сварила, всю посуду перемыла, навела на кухне идеальный порядок. Даже успела по лесу погулять, а Катька так и не проснулась. Когда опустились сумерки, поднялась к ней, тронула за плечо:

— Кать… С тобой все в порядке?

— А? Что?

Катька подняла сонную голову, глянула мутными глазами, снова уронила ее в подушку, простонала глухо:

— М-м-м… Зачем разбудила?

— Кать, мне ехать пора… Как ты вообще?

— Да нормально, Сань… Езжай. Не беспокойся. Выживу.

— Пойдем, дверь за мной закроешь.

— Да ничего, я потом, на ночь… Никто меня не украдет, не бойся.

— Я тебе там суп сварила и жаркое сделала. Ты поешь, ладно?

— Спасибо, Сань… Как же хорошо, что ты у меня есть.

— И ты у меня…

— Ладно, беги, на электричку опоздаешь. А я сейчас встану. Поспала и будто отпустило немного. Иди, иди, Сань…

— Пока, Кать.

— Пока… Созвонимся…

В электричке Саша села к окну, спрятала лицо в толстый ворот свитера, просунула руки в рукава куртки. Холодно. Такое ощущение, будто всю выпотрошили изнутри. Катька права — плохая из нее утешительница. Слабачка. Собственного ресурса на саму себя едва хватает. Но Катьке все равно помочь хочется, хоть как-то… Но как, чем тут поможешь, кроме искреннего участия? Хотя…