Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Он внезапно закашлялся, пригнувшись к земле, а я так и не отважился постучать ему по спине. Мы отправились в сад — вот-вот должно было начаться заседание — и остановились перед конусообразной горой гравия.

— Как будто утешение, если в нем есть настоятельная потребность, можно найти в чем-нибудь ином, нежели в безутешности другого, — он вздохнул. — Ах уж эта надежда!

Странно просветлевшим взглядом он окинул Алмаут, лежащий в тени низко опущенных ветвей.

— Надежда? — спросил я.

— Да, — сказал он.

И я подумал, что именно надежда питала всю его жизнь, но сразу же отбросил эту мысль: надежда — это бессмысленный груз, который люди взваливают себе на плечи, унизительное тепло, заставляющее их искать холодную грязь, в которой они барахтаются, как…

Старик поднял садовый шланг и направил его на кучу гравия, я помог ему, приняв у него шланг и прижав его к своей груди, пение струй стало звонче, гравий зашевелился. И тут рядом со мной встал Граббе. Вот оно, Корнейл! Если тебе удастся прочесть эту тетрадь вместо моего вырванного из времени заказного рассказа, ты возьмешь ручку и в этом месте поставишь крестик на полях! Я ничего не знал о физическом облике Граббе, кроме того, что поведали мне статуи, но вот он стоял подле меня, и я ощутил его дыхание у себя на затылке, когда он крикнул, как кричит чайка или ребенок, которому повредили голосовые связки. Я крепче сжал шланг, моя спина окаменела, мое лицо провалилось вовнутрь, словно кто-то изнутри всосал мои щеки, диафрагму как бы сдавило металлическим обручем. Кто-то жевал меня, мои челюсти крошились, я упал. Луч струй из садового шланга разлился фонтаном, орошая меня, пока я неподвижно лежал с широко раскрытыми глазами. Рихард с дружелюбной воркотней помог мне подняться, и Граббе исчез. Он стал так же неосязаем, как мгновение назад мощно ворвался в меня. Я улыбнулся Рихарду, и я — кастрат, рассказчик, voyeur [87] Дорожный смотритель, наблюдатель ( франц.). — уже не был тем, кем был раньше. Рихард игриво направил на меня шланг и промочил мне ботинки, я засмеялся, на этот раз моим собственным ртом.

Мы услышали, как в отдалении снова, окликая друг друга, собираются делегаты, разбредшиеся по парку, и я медленно пошел к темному Алмауту, где Граббе, который, по словам Рихарда, предался величайшему греху — самоуничтожению, больше не жил, ибо он жил во мне, неистовствовал во мне, он начал разрушать меня, расщеплять. Спранге вышел мне навстречу, он шепнул обо мне несколько слов старику, шагавшему рядом, но он больше не мог — после свершившегося со мной — унизить меня, я улыбнулся ему и пошел вместе с ним в своих насквозь промокших, пищащих от сырости ботинках.

Учитель сидел между делегатами в первом ряду. Прямо перед ним, между ним и докладчиком, стоял круглый столик, на котором лежали книги, судя по заглавиям вышедшие из-под пера присутствовавших здесь делегатов: «Мои страдания под бельгийским террором», «Проблемы индивидуума», «К плановой экономике»; несколько номеров журнала, название которого невозможно было прочесть, на последней странице была напечатана издательская реклама, извещавшая о выходе книг: «Стремление и…» доктора теософии П. Талдера, «Мать и ее муж» доктора Й. Ватерлинка. Учителя уже давно преследовал какой-то удушливый, затхлый запах, но он приписал это своей чрезвычайной чувствительности к запахам — он всегда первым ощущал дурноту, когда в класс проникал угарный чад с кухни, в то время как по-бычьи здоровое стадо, ничего не замечая, невозмутимо сопело себе в обе дырки, — он заставил себя не обращать на это внимания и усиленно слушал господина в твидовом костюме и горных ботинках, которого Спранге представил как мыслителя и поэта Берта ван Вагерена, — тот читал свое эссе о Виллеме ван Сафтингене [88] Виллем ван Сафтинген (2-я половина XIII в. — 1-я половина XIV в.) — монах-цистецианец, прославившийся своим участием в битве Золотых шпор. По преданию, он пахал в поле, когда мимо него проехал отряд под предводительством Яна ван Ренессе, направлявшийся навстречу приближающемуся французскому войску. Виллем оставил плуг в борозде, вскочил на коня и отправился, вооруженный одной дубиной, на защиту родной Фландрии. Хроники сообщают, что во время битвы Золотых шпор он один, наделенный чудовищной силой, уничтожил 1400 французов, из них 40 знатных дворян. По окончании битвы вернулся в свой монастырь. Умер в Палестине. , монахе, который покинул свой монастырь в Грунинге ради того, чтобы бить французов. Мефрау Алиса после десерта исчезла.