Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Нет, Фредин.

— Вот так-то лучше. Здесь темнее, чем во всем здании. Тебе нравится сидеть в темноте? Мне нравится. Но ты точно такой, как Виллетье: как только становится темно, он начинает кричать.

— Я не кричу оттого, что становится темно, Фредин.

— Нет, ты кричишь. Хотя прекрасно знаешь, что это не положено. Сколько раз тебе говорили: будешь кричать, отправишься под душ. А ты все равно кричишь.

— Но Виллетье же не ставят под душ.

Она смеется:

— Взрослый уже. — И вдруг совершенно серьезно: — Я-то понимаю, однако тебе надо быть осторожнее.

Она садится у окна, не пропускающего свет, скорчившись и подобрав колени; запах насыщается темнотой. Она идет к двери, закрывает ее.

— Совсем забыла, голова садовая.

— Я не убегу.

— Не убежишь. Хотя кто тебя знает. А кому дадут по шапке? Фредин. Что бы ни случилось, всегда Фредин виновата.

— Если я убегу, то позвоню по телефону и скажу, что ты здесь ни при чем.

— Вот и славно. — Она гладит меня по руке и наваливается животом на край стола. Потом гладит меня по голове, взъерошивая волосы, в опасной темноте.

— У тебя такие мягкие волосы. Потрогай, какие у меня. Жесткие, правда?

— Да.

— Почему ты смеешься? Что я такого сказала?

— Я не смеюсь.

— Смеешься. Я же чувствую. Ты думаешь, что я не знаю?

Ее палец ползет по уголку моего рта, вдоль моих смеющихся губ.

— Ну вот видишь!

— Мне стало смешно, потому что я не знаю твоей фамилии.

(Потому что у меня самого было столько имен, в школе, у Элизабет, в Алмауте, и ни одно из них не было моим.)

— Ван де Сомпел… Все смеешься?

— Нет.

— Я же чувствую… Ты не из Лимбурга? Ты говоришь, как муж моей сестры, он оттуда родом.

— Нет, я из Руселаре.

— А в твоей карточке записано: Варегем [80] Руселаре, Варегем — города в Западной Фландрии. .

— Я там родился, а вообще родители мои жили в Руселаре.

— Что ты про меня думаешь? Ну, говори, не стесняйся. Что я плохо делаю свое дело? Если бы я сама тебе не сказала, ты бы понял, что я неученая?

— Нет.

— Знаешь, что ты молчал как рыба, когда сюда прибыл? Корнейл говорит, что ты был учителем в школе, но он всегда нам врет, чтобы мы не очень-то носились с пациентами. Так ты учитель?

— Да.

— Значит, он сказал правду. И прямо посреди урока ты вдруг начал кричать. Почему?

— Кто, я?

— Да. В школе случайно оказалась твоя жена, на площадке для игр. Она-то и привезла тебя сюда на такси. И ни разу не пришла тебя навестить, как странно.

— Да.

— Ты совсем тихий. Мне такие очень нравятся, тихие.

— Расскажи мне еще, Фредин. Что сказала моя жена, когда привезла меня сюда?

— Этого я не знаю. Не знаю. Это дело Корнейла. Я только привела тебя в зал, вымыла с головы до ног, причесала, сделала укольчик и поговорила с тобой. Но это было потом, поскольку ты так начал кричать, что тебя отправили сюда, ведь ты не можешь оплатить комнату первого класса и к тому же все другие были заняты.

— А дальше?

— Нет.

Она наваливается животом на стол, совсем рядом, скребет в волосах, полных электричества. Ее твердая рука, от которой на меня тянет холодом, рука, напоминающая одновременно и резину, и дерево, заползает мне под воротник, гуляет по ключице.

— Ты дрожишь.

Но это дрожит ее голос.

— Тебе не жутко сидеть здесь одному целыми днями? Ведь жутко, да? Не бойся, я тебя не съем. А ну-ка, давай мы потихонечку…

Я понимаю, почему она говорит так громко: между вентиляционной трубой и канализационным стоком сидит Корнейл с магнитофоном. Я не мешаю ей.

— Никто нас не увидит. Это главное. Никто, никто во всем здании. — Я не дотрагиваюсь до нее, запах металла заполняет всю мою конуру. Кто-то стучит в дверь, на высоте средней планки.

— Эй, есть там кто-нибудь?

— Да, — отвечаю я.

— Где ключ?

— Разве его нет в замочной скважине?

— Нет.

Кто-то ощупывает дверь.

— Ты один?

— Да.

— Ты не видел Фредин?

— Нет.

— Веди себя тихо. Там у них что-то сломалось. Но это не дает ни малейшего повода, чтобы…

Голос исчезает.

— Мне нужно идти, — говорит она. — Я вернусь. Если хочешь. Ты же хочешь, верно? Ха, вот видишь, я же знаю. Все вы кобели.

— Тогда не приходи.

— Не сердись, что я так говорю. Но это же правда. Когда я вернусь, я сама выключу свет. Ладно?

— Какая разница.

— И все-таки.

Снова включился свет, и снова я в окружении слов — безмолвная, покинутая, застывшая ярмарка. Так никогда не получится круг, ты как будто стоишь в середине и рисуешь спирали, пересекающие друг друга, ненадежностью и проигрышем сквозит из этой середины. Ее голос казался нелепым и неестественным в темноте, это не был уверенный женский голос, сопровождавший каждое утро до сего дня мой кофе и хлеб. Она все еще сидит, что-то соображая, готовая расположиться по-свойски в комнате. Мне нужно прочь отсюда, Корнейл. Туда, где город, Хазеграс с матросами и женщинами, военный корабль «Антуанетта», болтовня в кафе, беспорядочные улицы портового города, лежащего ниже уровня моря, Бельгия в паутине радарных щупалец, под вращающимися планетами и искусственными лунами.