Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Вот тоска-то, — сказал я.

— Это мы, — сказал вошедший Руди, приглаживая длинные белесые патлы и одергивая пиджак.

— Привет, ребята, — ответил Жак, стоя в дверях, и мы тут же поняли, что с позавчерашнего дня у него был еще один приступ.

— Консьержка чуть не испепелила нас взглядом и что-то несла насчет мсье Лавуазье, — сказал Руди.

А мы вообще не заметили внизу никакой консьержки.

— Вот как? — озабоченно произнес Жак.

Мы прошли через огромный холл, со множеством книг и охотничьих ружей на стенах — коллекция мсье Лавуазье. В этом холле, заставленном мебелью начала века, пахло кошками.

— Ну да, ее послушать, — сказал Жак, на ходу откашливаясь и сплевывая в платок, потом он развернул платок и заглянул в него, — так жильцы по воздуху должны летать, чтобы не повредить тут чего-нибудь.

— А ты что, поселился здесь? — спросил Руди.

— Через неделю меня выставят.

— Вот жалость! — сказал Руди и засмеялся, открывая редкие зубы.

В гостиной мы с Руди плюхнулись в цветастые кресла, прямо под гигантским полотном, на котором был изображен охотник на фоне вечернего пейзажа.

— А где же наш Ромео?

— Знаете, это переходит все границы! — Жак достал бутылку и теперь слонялся по комнате в поисках штопора.

— Он уже полчаса торчит в ванной, а красотка явится к трем.

— Действительно перешел все границы, — подхватил Руди.

— Она хорошенькая?

Я наполнил вином стаканы и немного пролил на стол. Ничего страшного — просто на низеньком столике в китайском стиле к пятнам от варенья и крошкам хлеба добавилась еще темно-коричневая лужица. Я пальцем стал отводить от нее реки и каналы.

— Сейчас все сами увидите, — сказал Жак и ткнул меня в бок. — Перестань, неряха!

— Затем и пришли, — ухмыльнулся Руди, потягиваясь. — О господи, я сам уже готов, как только подумаю об этом.

Все выпили, Жак сел за пианино.

— Что вам сыграть?

— Ничего, — сказал Руди. — Послушай, у тебя случайно нет пластинок Диззи [157] Диззи Гилеспи (род. 1917) — американский джазовый музыкант, композитор и певец, родоначальник стиля «боп». ?

— А ты сможешь сыграть «Вилхелмус» [158] «Вильхелмус» — национальный гимн Нидерландов; первоначально был песней гёзов — повстанцев против испанского владычества; его авторство приписывают нидерландскому поэту и общественному деятелю XVI в. Марниксу ван Синт-Алдегонде (1540–1598). ? — спросил я.

Нет, Жак не играл «Вилхелмус». Он мрачно навис над пианино и ударил по клавишам. Голова с рыжей бородкой клинышком, с заострившимся носом склонилась набок, время от времени Жак искоса посматривал на нас. Музыка была ни то ни се — Шуман. Я удалился на кухню. Оба стола и шкафы были завалены всевозможным хламом — измятыми грязными газетами, немытыми тарелками, открытыми консервными банками, кусками черствого хлеба, и над всем этим кружили мухи. Я обследовал все шкафы, но ничего съестного не обнаружил. В спальне на полу и на стульях валялась скомканная одежда. Я прилег на незастеленную постель. Пожалуй, так я помну брюки. Присел на край постели. Интересно, какая она, эта красотка Ханса? Наверное, тоненькая, плоскогрудая, длинноногая… Может быть, у нее черные, блестящие, по-мальчишески стриженные волосы и раскосые глаза. А может, она вообще страшна как смертный грех… Ну так что же? Какого рожна я торчу в этих вонючих комнатах в компании с гнусным Руди, который вечно валяет дурака, и астматиком Жаком? Может, лучше уйти домой? А там что делать?

— Эй! — крикнул Ханс, появляясь в спальне. Он совсем голый, только вокруг бедер обмотано желтое махровое полотенце. Красивое библейское лицо с густыми, сходящимися на переносице бровями.

— У тебя растет брюшко, — сказал я.

— М-да.

Он втянул живот, полюбовался в зеркале на свой профиль и похлопал себя ладонью по животу.

— Как жизнь?

— Нормально. Скоро моя девушка придет.

— Отлично.

— Меня воспитывали в пуританском духе, отец был школьным учителем, — сказал он, — и уродливые следы этого воспитания сказываются по сей день. Я, например, не могу одеваться в присутствии посторонних или мочиться при ком-нибудь.

— Ладно, ладно, ухожу, — сказал я, — раз ты и меня не жалуешь.

В гостиной Жак перестал играть, очевидно после очередной колкости Руди, и они тихонько трепались о чем-то.

Потом Жак и Руди отправились за вином, а тем временем пришел Ханс, уселся со мной рядом, закинув ногу на ногу, и стал тихо рассказывать, уставившись на ковер с какими-то завитушками, идущими вдоль и поперек (можно подумать, что я его об этом спрашивал), как он три года прожил с подружкой в Харлеме…