Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Клод болтает без умолку, потолок над ним делается светлее, запыленнее. Ио ждет, сигара у него потухла, слышно лишь его дыхание.

— И какие болезни могут на тебя напасть, и что ты больше не сможешь собой управлять, рассказывает магнитофон, потом, когда ты состаришься. На другой день тебя снова ведут в эту комнату, и так вежливо они тебя ведут! И все начинается сначала, с фотографии Виктора Матуре [152] Виктор Матуре (род. 1916) — американский киноактер, звезда американского кино 40—50-х годов. Снимался главным образом в вестернах и фильмах о гангстерах. , этого типа из черт-те какого далекого предвоенного времени, и снова «голубой» с серьгами в ушах и торчащим членом. А на следующую ночь, дитя мое, тебя будят в постели в два часа, и они рады, говорит магнитофон, что ты стараешься быть таким, как все, и как хорошо станет, только подумай, если тебе не будут надоедать всякие педики, и прочее, и прочее. И фотографии снова тут как тут, много фотографий, увеличенных, как афиши, но теперь с Мерилин и Брижит, которые таращатся на твой гульфик, потому что их глаза находятся как раз на этом уровне, а магнитофон поет голосом Конни Фробесс [153] Конни Фробесс — немецкая певица, популярная в 50-х годах. , она поет «Ein richtiger Junge» и «Кошт zu mir, du toller Kerl», песенки, которые давно вышли из моды. Что с тобой, менеер Ио?

— Не знаю. — Голос звучит слабо и устало. Клод закрывает глаза.

— Ты ничего не знаешь, — говорит Клод, — потому что не хочешь, а не хочешь, потому что не можешь. Знаешь, что я тебе скажу? У тебя нет шаров. — Но он их видел, два перезрелых персика, они лежат в гостиной на серванте, рядом с белым фарфоровым жеребцом, рядом с искусственными цветами, два шара Ио, два набитых чучела, сохраняемые как предостережение, как память. И Клод рассказывает, испытывая благодарность к Ио за то, что он молчит, что он слушает, как еще никто ею не слушал, так долго, так отстраненно и так сочувственно; он рассказывает о том, что было несколько часов назад у дансинга «Макумба». — Ты когда-нибудь рассматривал свое тело? — спрашивает он наконец.

— Да.

— Я тебе не верю. Ты знаешь, кто мы такие? Дерьмо. Иначе не скажешь.

— Нет, Клод.

— С головы до пят.

— Нет.

— Почему ты не хотел танцевать со мной сегодня вечером?

— Я танцевал с тобой.

— Ты только делал вид. Когда я взял тебя за плечи и повел в танце, ты сделал такое лицо, будто я всадил в тебя нож. Ты что, боишься, что я заразный? Что я дьявол? Или вампир, который будет пить твою кровь?

Ио коротко смеется, и Клод чувствует, как в нем все деревенеет, ему становится зябко, он стучит зубами.

— Но ведь ты пьешь кровь Иисуса.

Ио ударяет ладонью по подлокотнику кресла.

— Ну хватит. Замолчи. Довольно, я сказал. Не касайся того, в чем ничего не смыслишь.

— Ты прав. — Короткое молчание. — Я тоже молюсь. Иногда, — говорит Клод.

— И кому же ты молишься? — Ио спрашивает, как на исповеди в церкви.

— Ему. Я прошу Его. О разном.

— Молятся не только для того, чтобы о чем-нибудь просить.

— Но ведь Его-то на самом деле нет.

— Клод, думай, что говоришь.

— Я не говорю, что Его нет вообще, я говорю, что Он есть и что я говорю, что Его нет.

— А если тебе придется сейчас предстать перед Ним? И Он есть?

— Если Он мне скажет: «Клод, иди ко мне», тогда я скажу, что Он добрый. А если Он поступит так же, как ты, когда отказался со мной танцевать, тогда…

— У меня болела спина, Клод. Честное слово.

— О, ведь ты привык обманывать людей, — говорит Клод. Ему не хочется, чтобы усталость парализовала его окончательно, в нем зреет жар, в каждом суставе бьет электрический разряд.

— Значит, я привык обманывать сам себя, это ты хочешь сказать? — Ио поднимается, делает несколько шагов, полы халата падают вниз, на фоне темного письменного стола светятся белые икры.

— Ты как болезнь, — говорит Клод.

— Я? — («Я?» — в точности как Джакомо. Всегда все сваливает на других, а самого никогда не бывает дома.)

— И Он тоже. Кто Его себе завел, никогда от Него не избавится.

— Верно.

— Ага! А почему? Почему Он так меня мучает, что у меня из глаз рассол брызжет? Хотя Он заранее знает, что мне с Ним не сладить, да и с тобой тоже. Значит, вам обоим, потому что ты точно такой же, как Он, вам обоим любо смотреть, как я корчусь, будто угорь, на твоей вилке.

— Я только Его слуга, так же, как и ты, в конечном счете.

— Не переворачивай мои слова! Я ни о чем тебя не прошу. Ни о чем.

— Ну конечно, — говорит Ис. Клод видит, как он сонно грызет свою мертвую сигару, и знает, что бы по этому поводу сказал доктор Симонс, какие привел бы доказательства; экскремент и сосок, но он ничего не говорит, ничего, потому что щель между оконными шторами светлеет, Ио теряет краски, теперь он цвета желтоватой сепии, словно увеличенная фотография из паспорта, а его бледные губы с трудом удерживают рвущийся на свободу смех.