Эля Каган - Свежее сено

И вдруг со всех сторон начали рваться снаряды. А он — с двумя котелками супа среди огня. Трудно кланяться снарядам до земли с двумя полными котелками. У него одна мысль в голове — как бы, падая, не пролить суп.

После каждого разрыва он убеждается, что он жив, но супу становится все меньше. Взрывом насыпало песок в котелки… «Ничего, песок осядет на дно»… А взрывы все чаще и чаще. Вставать после поклонов некогда — он двигается на четвереньках. Он видит только траву с кишащими в ней насекомыми, червяками и бабочками. Вспоминается девушка с большими светящимися глазами, но ему некогда теперь думать о ней. «Прости, дорогая!»

Он выбрался за линию огня. Но тут завыли мины. Куда податься? Правее — лесок. И вот он уже там, «Как хорошо двигаться на двоих, а не на четвереньках». Но не успел он насладиться безопасностью, как вдруг его схватили за обе руки.

Страшны снаряды, страшны мины, но нет ничего страшнее гитлеровцев. «Пропали котелки», — успел он еще подумать. Удар по голове, и разноцветные огоньки замелькали у него в глазах, и глухой, сдавленный звук «м-м-м» должен был означать не то «мама», не то «милая», а вернее, и то и другое вместе.

Пришел он в себя в окопе. Синее и зеленое, зеленое и синее. У немцев лица синие, а мундиры зеленые, окоп замаскирован зеленью, небо над головой синее. Но вот исчезают все цвета, упала бомба. Несколько секунд мертвой тишины. И Вадим видит, как охваченные паникой немцы бегут во все лопатки…

Он не знает, где запад, где восток, но он бежит в противоположную от немцев сторону. Он не чувствует под собой ног. Он бежит под барабанный бой своего сердца. И вот он в лесочке. Да это тот самый геометрически правильный треугольник леса, откуда он ушел с котелками!.. Сто сердец бьются в его груди.

Командир жмет ему руку, старый солдат расцеловал его. Повар поставил перед ним полный котелок супа…

Забрезжило утро.

— Товарищ командир, пакета в штаб нету?

— Нет!

— Товарищ командир, мне по очень важному делу…

— Какие это важные дела могут быть у солдата, что о них нельзя рассказать командиру?

— Я, товарищ командир, по личному делу…

— Ладно, иди, — улыбается командир, — потом обо всем отрапортуешь…

И вот уже Вадим в лесу. Он стоит на краю огромной воронки. Он в недоумении. Он никак не может припомнить, где она сидела. «Но тропка-то проходила выше того места, где она сидела… Неужели это свежая воронка? И Миры, может, нет уже в живых!..»

Он замечает запыленную записную книжечку. Страницы в ней вырваны, но на обороте переплета он читает:

«Сидела тут битых шесть часов. Было так тоскливо. Проходил мимо молодой паренек… даже не поцеловал меня».

Вадим думает: «Как же это так? Почему же я ее не поцеловал? Конечно, нужно было поцеловать ее. Какая ошибка!.. Какой промах! Ах, как я опростоволосился!.. — И тут же спохватывается — Что ошибка?.. Что промах?.. Какая бессмыслица…»

Он весь как в лихорадке…

Как в детстве: две нежные руки закрывают ему глаза.

Он сам не заметил, как расцеловал ее. От неожиданности она отступила.

— А я-то о тебе не так думала, солдат! Не так!.. Не так!..

Он хочет ответить, но им снова овладевает юношеская скованность. Язык не поворачивается. Без слов подает он ей корешок записной книжечки.

Она читает и смеется:

— Да это Ани моей книжка! Ей, может быть, тоже встретился мальчик… Но не такой, как ты!..

— А я думал… — разочарованно сказал Вадим. Видно было, что в лице его постепенно гаснет свет. И, словно на помощь утопающему, Мира бросилась к Вадиму:

— Дурачок ты, мальчик мой милый! Это я нацарапала. Теперь ты доволен?

И вот сидят они, как дети, и он рассказывает ей о котелках с супом, о том, как его в плен взяли. Лес — по-прежнему лес, но жизнь уже не та, что была.

— Лет через двадцать, — говорит ему девушка, — и через двадцать лет после этих двадцати, глядя на красный восход, мы все еще будем вспоминать о фронте.

Лицо девушки внезапно изменилось. Кровавый восход отразился в ее глазах.

Долго ли можно быть счастливым, когда идет война?

По лесной тропинке санитары несут раненых бойцов.

Вадим вынул нож, начал что-то вырезать на пне.

Следя за его рукой, она прочла про себя: «Воз-мез-ди-е».

Долго еще они сидели рядом, но этим словом закончилось их объяснение в любви летом третьего года Великой Отечественной войны, в воронке от вражеского снаряда, в лесу, в семи километрах от деревни Н.