Татьяна Лисицына - Я не могу проиграть (СИ)

— Вы были великолепны, — сказала я. — Большое спасибо. Вы даже не представляете, как я вам благодарна.

— Вы тоже держались молодцом. Единственное, чего я боялся, что он не доживет до окончания суда.

— Почему?

— У меня было впечатление, что вы убьете его раньше.

— Меня удерживала Вера Ивановна, — хмыкнула я. — Когда я услышала о его любви к маме, я перестала себя контролировать. Это наглая ложь, он чуть не угробил ее.

— Ладно, ладно, — он похлопал меня по руке. — Все в прошлом.

— Если бы вы так же защищали Сергея, — начала я, но он перебил меня.

— Понимаешь, Вика, ваше дело, как говорится, было правое, его выиграть было легко. Но в случае Сергея, все гораздо сложнее. Милиция никак не может найти его сообщников, так что пока все обвинения висят на нем. К тому же это не первый случай, он уже привлекался, и это тоже все вспомнится. В общем, не питай иллюзий, что его выпустят. Моя цель — добиться уменьшения срока.

Я нахмурилась.

— Может быть, нужны еще деньги?

— Ты готова подкупить весь мир ради него, верно? А стоит ли он того? Ты не думала об этом? Ведь наказание иногда бывает и справедливым.

— Но он хороший, — я опустила голову. — И если бы не он, я бы не смогла оплатить ваши услуги.

— Я знаю, как он к тебе относится, да и не может быть иначе. Он у меня тоже, несмотря ни на что, вызывает симпатию, он страшно обаятелен, но я бы не хотел, чтобы моя дочь встречалась с таким человеком, и пошел бы на все, чтобы удалить его из ее жизни. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, — ответила я, пытаясь не дать ему понять, как меня задевает этот разговор.

— Это твоя жизнь, конечно. Это просто совет старика молоденькой девушке. Ты же не будешь ходить к нему в тюрьму на свидания лет, эдак, пять?

— Пожалуйста, — я схватила его за руку, — Испробуйте все средства, чтобы этого не случилось. Только не тюрьма, пусть условно.

Он мягко пожал мне руку и покачал головой:

— Я сделаю все, что в моих силах, обещаю тебе.

— Сделайте больше, у вас получится, — улыбнулась я.

Через неделю мы вернулись в нашу квартиру. Я зашла в свою комнату и, несмотря на грязь и беспорядок, почувствовала облегчение, что какая-то часть моей жизни встала на место. Я подошла к окну — по-прежнему отливали золотом купола монастыря, и искрилось озеро, а на деревьях шелестели зеленые листочки. Прошел почти год с тех пор, как я уехала с Вадиком на юг, а потом так и не нашла в себе сил вернуться. Какой длинный путь я прошла за это время и сколько всего пережила. Я выжила сама и научилась помогать другим, я не позволила неудачам становиться у меня на пути, потому что сама управляла своей жизнью. Думаю, что папа гордился бы мной.

Странная тишина в гостиной привлекла мое внимание, и я решила посмотреть, что делает мама. Она стояла перед роялем. Ее глаза были полны слез — она боялась подойти к нему. Я подошла к ней и обняла ее за плечи. Я понимала ее чувства.

— Ну же, мамочка. Не бойся, он всегда был твоим другом. Ты сможешь. Садись.

Она покачала головой. Уверенно держа ее плечи, я заставила подойти ее к высокому табурету.

— Сделай это для меня. Я столько мечтала об этом, — сказала я тихо, открывая крышку рояля. Ряды белых и черных клавиш искушали прикоснуться к ним.

Мама послушно села и правой рукой дотронулась до клавиш, как бы пробуя их. Они ответили мелодичным переливом. Она посмотрела на меня — в ее глазах отразились отчаяние и боль.

— Я не смогу. Никто не верит, что я смогу играть. Пальцы как чужие.

— Я верю, — сказала я твердо. — Просто представь, что ничего не было — ты снова та, прежняя. Сегодня обычный день, тебе нужно заниматься, готовиться к концерту — и ты садишься и играешь. Ничего не было, слышишь?!

Моя уверенность передалась ей.

— Ладно, попробуем.

Уверенным движением она бросила руки на клавиши, и они отозвались чудесной музыкой Бетховена. Я узнала ее сразу — соната № 17, очень жизнеутверждающая и очень техничная. Я с замиранием сердца ждала трудных мест, но мамины руки порхали над клавишами быстро и уверенно как в былые времена.

Никто потом не мог мне объяснить этого феномена — как человек, бывший в таком тяжелейшем состоянии и принимавший столько лекарств, в течение многих месяцев не садившийся за рояль, мог сыграть практически без ошибок. К тому же ее исполнение было глубоко прочувствованным. Раньше она так не играла, в ее игре появилась страсть. С такой силой мог играть только музыкант, прошедший через все душевные муки и вернувшийся к жизни полностью перерожденным.