Хуан Гойтисоло - Особые приметы

Ты напрасно искал ее на полках библиотеки среди религиозных и поучительных книг дядьев — «Иллюстрированная история юности, или Доблести и пороки» мадам Дюфреснуа; «Королева небес» доньи Аны Мариа Паулин и де ла Пенья, баронессы; «Набожность Святого Иосифа»; руководство для паломника в Рим; «История христианства в Японии»; «Курс апологетики, или Аргументированное изложение веры» отца Гуалтерио Девивьера; «Ежегодник Марии, или Истинный слуга Пресвятой Девы»… Книга, которую на фотографии, помеченной маем 36-го года, держала в руках сеньорита Лурдес (туфли, чулки, шляпа, черная кофта, юбка и сейчас, после двадцати пяти лет, все еще издавали еле уловимый сладковатый запах ладана и нафталина) и содержание которой прелестный мальчуган, каким ты был тогда, — весь в локонах, изящно сидящий на мягкой подушке, — казалось, впитывал сосредоточенно и с восторгом, этой книги на полках не было, она, наверное, потерялась, как и многие другие, в беспокойные годы революции и войны, когда погиб твой отец и ваш дом был реквизирован, а страну потряс безумный и бессмысленный кризис, последняя судорога агонии, продолжавшейся многие века. И в саду, под покровом и защитой ясной музыки Моцарта, ты вновь воскрешаешь сцену, схваченную безучастным и объективным взглядом фотографа: покойная гувернантка и набожный мальчик, оба, словно рожденные легким, экстравагантным сном, запечатлены в детском парке; вокруг — кормилицы и дети, престарелые господа и невозмутимые дамы; и ты с удивлением думаешь о том, что все это было через четыре месяца после громких февральских выборов и знаменательной победы Народного фронта. Сеньорита Лурдес чуть прикрывает книгу рукой, и ты не можешь прочитать названия — твое лицо пылает и светится недозволенной завистью и восхищением.

Ты вспомнил, каково было твое разочарование, когда ты не нашел книги, и как в первый же свой приезд напрасно ходил в специальный магазин, где продавались книги религиозного содержания. Стоя перед бледной продавщицей, похожей на монашенку, ты попросил «Историю младенцев-мучеников», которую тебе подарила сеньорита Лурдес в день, когда тебе исполнилось семь лет, — твоя настольная книга в те далекие, поблекшие в памяти месяцы накануне войны.

— Сборник биографий, вы говорите?

— Да, сеньорита.

— У нас есть житие святой Марии Горетти с цветными иллюстрациями. Хотите посмотреть… Если дарить — это будет хороший подарок. В этом году мы их много продали.

— Нет, не эта. То издание более старое… Я помню, на обложке был изображен святой Тарсисио.

— А вы не помните автора?

— Нет, сеньорита.

— Вот гораздо дешевле — «Жития святых младенцев». Без переплета. Тридцать пять песет.

— Можно посмотреть?

Продавщица протянула тебе среднего формата книжицу, на суперобложке которой младенец Иисус (белокурый) обнимал святого (белокурого); на них умиленно взирали два пухлых ангела (белокурых), изображение которых художник свел к двум толстощеким розовым головкам, украшенным крылышками.

— «Жития святых младенцев», — сказала продавщица. — Хорошо раскупается.

— Но я ищу книгу о младенцах-мучениках.

— Из этих тоже многих мучали, — настаивала сеньорита.

Ты вдруг испугался, как бы тебя не приняли за садиста, и, чуть забавляясь выражением неловкости и подозрительности, которое заметил на лице продавщицы, заплатил тридцать пять песет за книжку, испытывая при этом зуд, похожий на тот, который испытал в шестнадцать лет, когда вышел из грязной лавчонки на Атарасанас с порнографической открыткой в кармане и бегал в поисках места, где бы, спрятавшись ото всех, всласть наглядеться на гнусное и холодное изображение.

По дороге из города домой ты разглядывал книгу, написанную примерно на том же языке, на каком говорила сеньорита Лурдес; совершенно неожиданно прошлое вернулось к тебе, преобразив эту книжку в ту, пропавшую, а твой голос — в женский голос гувернантки.

— Префект, ослепленный столь славным служением вере, пылая ненавистью к христианам и гневом на прекрасную деву, приказал связать ее, бросить в тюрьму и жестоко избить… Ты внимательно слушаешь, Альваро?

— Да, сеньорита Лурдес.

— И тогда он повелел предать ее всем возможным мукам. Ее положили на помост для пыток и железными крюками стали зверски рвать на части ее тело. Раскаленные прутья прикладывали палачи ей к груди и к бокам. Бросали ее в чан с негашеной известью, дабы нестерпимо жгло внутренности; кропили ее раскаленным свинцом, пытали, мучали. Но чем больше возрастала ярость префекта и палачей, тем спокойнее, тверже и радостней становилась святая, чьи уста возносили хвалы и благодарность всевышнему… Представляешь, Альваро?