Вера Галактионова - На острове Буяне

– Чего не видала, Коробейничиха? – мирно спросила её Бронислава.

Зина будто только этого и ждала.

– Ты, Бронька, туды тебя в прясло, зачем моих кур загнала да своей краской перекрасила? Я не косая! Вон моё жёлтенько-то под твоим зелёным видать! – заголосила она на всю улицу.

– Заткнись! – по-хорошему посоветовала ей Бронислава. – У тебя мужик шалавый, а тебе куры виноваты.

Зина пнула забор что было силы – и одно звено тут же повалилось на землю с треском и грохотом. Куры с зелёными метками закудахтали, кинулись врассыпную по углам двора.

– Своего на тот свет спровадила? – яростно топча упавшую изгородь, бушевала Зина. – Так теперь чужих привечаешь, прорва?!

– А ты – видала?!! До-ка-жи! – гораздо громче Зины прокричала Бронислава и запустила миску с кормом к самой стайке. – Разоралась тут. Я тебе глотку-то быстро заткну. Лучше бы голову сидела-мыла, чем день-деньской с косматыми лохмами вдоль чужих дворов мотаться да заборы по всему Буяну ломать!

– А-а! Тебе, значит, голова моя не нравится, – обрадовалась соседка и побелела. – Щас поглядим, какая твоя будет.

Подобрав с земли влажный ком, Зинаида метнула его в лоб Брониславе:

– Вот тебе. Сучка. Сама заткнись! …Заткнёт она.

Бронислава молча, в два прыжка, настигла Зину, развернувшуюся было к своему дому, рванула на себя вихор короткой её стрижки и сноровисто двинула соседку по рёбрам. Зина хотела пнуть Брониславу, однако промахнулась и тяжело шмякнулась на землю, успев задеть её кулаком по виску:

– Лови с правой, гадина!

Но Бронислава, схватив соседку за загривок, уже тыкала её лицом в землю, меж бессильно раскинутых толстых ног.

– Бронька, хватит, – отплёвывалась Зина. – Хватит. Броньк, да ты что? Шуток, что ль, не понимаешь? Сдурела прям. Да я кого?… Я – так просто: для разговора.

– Вот и молчи, коли так, – выпрямилась довольная собою Бронислава, разрумянившаяся и помолодевшая.

– Ты меня прости, – виновато кряхтела Зина, поднимаясь. – Не обижайся, Броньк, на меня. Он ведь, собака-то мой Иван, дома, почитай, и не ночует…

Толстое перепачканное лицо её жалобно дрогнуло, а голос стал по-детски тонким:

– Провалился бы он пропадом, в тартарары, такой муж, – всхлипывала она. – Ты думаешь, зря люди говорят? Что «горе – говорят, – муж Григорий, а у меня Иван – не дай Бог и вам»? Предупреждают люди-то сколь уж веков! По-ихому и выходит… Вот, удостоверилася теперь я. Насчёт Ивана. Не один раз.

Ещё не остывшая после драки, Бронислава быстро поправила сбившуюся косынку. И разрешила, подбоченясь:

– Похныкай, похныкай. Лишний раз по-малому не сходишь.

– Да-а-а… А ты думаешь, хорошо мне – в окошки-то выглядывать, его до звёздочков ждать? – плакала Зина и сплёвывала землю с губ. – Я ведь стёклы свои все до дыр проглядела, Броньк, из избы-то. Насквозь! Все стёклы, Броньк, у меня – в дырах.

– Сама виноватая. Сидит, стёклы она теперь глазами сверлит, после время… Ты за свекровью, за матерью за его, как после свадьбы ухаживала? А? – припомнила ей Бронислава. – Кой-как ты её, хворенькую, обихаживала, и с печки ты её, тётку Марьюшку, в рукавицах снимала! Температурой заразиться ты от родной его матери боялася, все знают! И не отказывайся. Вот оно тебе и отливается… И ты, Зинка, за одни только эти рукавицы, хоть как – перед людями всю жизнь свою виноватая будешь. А Иван, хоть как – нет! Он правый для всех выходит. Обижала тётку Марьюшку – терпи. Так тебе и надо.

– Дык, дитё же, Броньк! Оно не выросло, а терпенье уж кончилося. Не Аришка бы если, разве бы я за него, за блуду, держалася? – причитала Зина, размазывая грязь по опухшему лицу.

– Мне б твоего Ивана! Я б его на шаг от себя не отпустила, – сердито пожалела соседку Бронислава, отряхивая пыль с толстой её спины. – Он бы у меня как по мосточку ходил. Ни влево тебе, ни вправо!

– Как же! Загонишь ты его домой! Так он и послушал. Это, Броньк, разговоры разговаривать хорошо. Тебе – что? Ты вон, подбористая, как кобыла. А я – видишь, как рано износилася. А ведь я, Броньк, помоложе тебя буду! Намного! Разлезлася вон вся… Ох, нет: чужую беду, Броньк, и я руками разведу, а своей ума не приложу. Если уж он повадился по чужим-то домам с ночёвками гостить, где ты его выправишь? Блуда – он блуда и есть. Блуда блудская, паразит.

– А ты поглядывай! – гордо щуря затекающий глаз, учила Бронислава. – Навострился он куда, а ты к нему сразу поласковей. Вроде, не соображаешь. Вроде ты – дурочка. Ну, дурочка с переулочка. «Давай, Вань, рубашку вот эту надень. На-ка вот тебе выходную, понарядней!» Надевай на него да поглаживай: «Ой, как тебе всё идёт, Вань! А ты бы на дорожку щец похлебал!» Гладь его, Зинка, не переставай! И – корми. Корми под завязку! Чтоб он дома, рядом с тобой, с горячего сомлел!.. А зверюгой не кидайся. От зверюги-то любой к другой наладится… Ну, что? Айда забор ставить! Ох, прохлаждаюсь я нынче, а у самой полы немытые.