Олег Радзинский - Суринам

Утром он попытался узнать, где он и как далеко до Иссано. Никто не знал Иссано. Кассовский показал на реку:

— Мазаруни Ривер. Иссано.

Высокий негр с рваной губой и гребнем в волосах покачал головой:

— Ни, — сказал негр. Он махнул рукой в сторону реки: — Ни Мазаруни. Корентин Ривер. Корентин.

Этого не могло быть. Кассовский помнил карту: Корентин Ривер текла на востоке Гайаны, вдоль границы с соседней страной, Суринам. Она, собственно, и была границей. Она текла на востоке страны, а они плыли по Мазаруни Ривер на юго-запад, к Венесуэле, в противоположную сторону. Кассовский не мог понять, как он здесь очутился. Он махнул рукой по течению и спросил:

— Джорджтаун? Туда?

Никто не ответил. Маруны поговорили между собой, и затем высокий сказал, показывая на реку:

— Корентин Ривер. Корентин.

Это всё, что он смог добиться. Никто не знал, где Джорджтаун. Кассовский взял ветку и нарисовал на земле карту Гайаны. Все собрались вокруг и с интересом смотрели. Он нарисовал Мазаруни Ривер, что текла к венесуэльской границе. Наверху, у океана, он положил камень и сказал:

— Джорджтаун.

Затем он написал это по-английски. Он показал на карту и сказал:

— Гайана.

Маруны шумно заговорили между собой, тыкая пальцами в карту на земле. Они явно о чём-то спорили. Потом высокий махнул рукой, и все замолчали. Он показал на карту и повторил:

— Гайана.

Он обвёл рукой вокруг и сказал:

— Суринам. Суринам. Корентин Ривер.

— Позже, когда я попал в Парамарибо и снова имел возможность посмотреть карту, я понял, что случилось. — Кассовский предложил Илье фрукты, но тот отказался. — Дело в том, что в Бартика, откуда мы отплыли, встречаются две реки: Мазаруни, что течёт на запад, к Венесуэле, и Эссекибо, что течёт на юг, к Бразилии. Ллойд сразу поплыл по Эссекибо, он и не думал отвозить меня в Иссано. А потом они прошли маленькими речками, что соединяют Эссекибо и Корентин. Они перевезли меня в Суринам и бросили там. Убивать не стали: они знали, что я сам никогда не выйду из джунглей живым.

Он остался и жил с марунами, пока не кончились дожди. Он не считал дни. Жизнь была простой и приятной. Боро-Парк был как сон и вспоминался всё реже и реже. Была река, где ловили разную рыбу, были джунгли, куда ходили охотиться на свинок пекари, и был очищенный участок земли рядом с посёлком, где рос батат. Маруны ничего от него не требовали — ни разговоров, ни помощи с рыбалкой. Он окреп и мог залезать на высокие деревья. Маруны с удивлением смотрели, как он туда лез: там не было ничего съедобного.

Иногда они ели обезьян.

Старик был колдун. Он жил посреди посёлка с двумя женщинами, и Кассовский не мог понять, жёны они ему или дочери. Старик ещё долго приносил ему какие-то мелко нарезанные листья и советовал их жевать. Листья были кисловатыми, и Кассовский послушно жевал. Он не чувствовал от листьев никакого эффекта, но не хотел обижать старика.

Несколько раз старик вопросительно указывал на коробочку тефиллин, которую Кассовский теперь постоянно носил на лбу. Кассовский показывал наверх. Старик кивал головой и соглашался. Иногда старик что-то рассказывал Кассовскому и тоже показывал на небо, а потом на реку. Кассовский понимал, что речь идёт о боге. Ему было неинтересно.

Ночью он спал под навесом, завернувшись в свой изорванный в джунглях таллит.

Однажды вечером старик превратился в пуму. Солнце уже почти зашло, и они сидели в джунглях, недалеко от посёлка, куда старик взял его собирать какие-то корни. Старика звали Ва Оджи, и у него не хватало мизинца на левой руке. Было не похоже, чтобы мизинец отрубили или откусили; его просто не было там, где обычно растут мизинцы.

Они собрали корни, и Ва Оджи разжёг огонь внутри пня упавшего от грозы дерева. Пламя ело ствол изнутри, и они долго смотрели, как оно сжигает само себя. Затем старик подложил в огонь несколько кореньев, из тех, что они собрали. Он показал пальцем на коробочку тефиллин на лбу у Кассовского. Кассовский привычно показал наверх.

Старик кивнул и начал что-то петь. Он пел негромко, сидя на корточках и не в такт постукивая ладонями по земле. Затем он повернулся вокруг себя, и на секунду Кассовскому показалось, что на месте Ва Оджи закрутился белый туман. Туман исчез, и Кассовский увидел пуму.

Она была совсем рядом, и он знал, что это Ва Оджи. Хотя сам Ва Оджи никуда не пропал; он тоже был здесь, его просто не было видно.

— Я до сих пор не знаю, как объяснить это ощущение. — Кассовский развёл руками, призывая Илью на помощь. — Старик никуда не исчез, он остался на месте, я знал, что он сидит, где сидел, но его не было видно. Он стал пумой и остался собой, но невидимым. И оба — и он и пума — были настоящие.