Хулио Кортасар - Избранное

Проглядывая «Критику», он продолжал думать о Беттине, сам немного удивляясь этому. Прощальное письмо (ему нравилось называть его посмертным) было написано предыдущей ночью, когда Беттина спала с распущенными волосами, выпростав из-под простыни ногу. Все было объяснено, за исключением, разумеется, новых возражений, какие могли прийти ей в голову, а личные дела решены. С Сусаной Дапери он порвал таким же образом, даже не покидая страны, как сейчас; каждый раз при встрече (особенно на вернисажах, куда обязательно стекался весь Буэнос-Айрес) Сусана улыбалась ему, как старому другу, не высказывая ни упрека, ни сожаления. И он представил себе, как, столкнувшись с ним на Писарро, Беттина дружески ему улыбнется. Ну хотя бы просто улыбнется. Но скорее всего, Беттина возвратится к себе на Раух, где ее ждут ничего не подозревающие безгрешные родичи и две кафедры родного языка.

— Доктор Ливингстон, I suppose [28] Если не ошибаюсь (англ.). , — сказал Медрано.

— Позволь представить тебе Габриэля Медрано, — сказал Лусио. — Садись, че [29] Че — широко распространенное в Аргентине обращение к другу или близкому знакомому. , и выпей чего-нибудь. — Он пожал робкую Норину руку и заказал сухого мартини. Нора не ожидала, что у Лусио такой старый друг. Ему было не меньше сорока, но выглядел он очень элегантно в костюме из итальянского шелка и белой рубашке. Лусио никогда не сумеет так одеться, даже если у него заведутся деньги.

— Как вы находите этих людей? — спросил Лусио. — Мы пытались угадать, кто из них отправится путешествовать. Кажется, в газете опубликован список пассажиров, по у меня его нет.

— Список, к счастью, Далеко не полный, — сказал Медрано. — Кроме моей персоны, там нет еще двоих или троих, очевидно пожелавших избежать огласки или семейных скандалов.

— Здесь также и провожающие.

— Да, конечно, — согласился Медрано и подумал о спящей Беттине. — А вот, кстати, и Карлос Лопес с каким-то важным сеньором. Вы не знакомы с ними?

— Нет.

— Лопес года три тому назад посещал клуб, с тех пор я его и знаю. Вероятно, это было незадолго до вашего вступления. Пойду спрошу, не едет ли он тоже.

Лопес ехал, и они поздоровались, весьма довольные тем, что повстречались при таких приятных обстоятельствах. Лопес представил доктора Рестелли, который заметил, что лицо Медрано ему знакомо. Медрано, увидев, что соседний столик освободился, поспешил пригласить Нору и Лусио. На это ушло некоторое время, ибо в «Лондоне» не так-то просто пересесть на другое место, не вызвав явного недовольства у официантов. Лопес подозвал Роберто, и тот с неохотой помог им переселиться, опустив в карман целый песо, за который даже не поблагодарил. Расфуфыренные юнцы расшумелись и требовали по второй порции пива. Нелегко было вести беседу в этот час всеобщей жажды, когда все старались втиснуться в «Лондон», жертвуя последним глотком кислорода ради жалкой кружки пива или «индиан тоник». Уже не было никакой разницы между баром и улицей, по Авениде вверх и вниз двигалась плотная толпа с пакетами, газетами и портфелями, особенно много было портфелей всевозможных цветов и размеров.

— Итак, — сказал доктор Рестелли, — если я правильно понял, все мы, здесь присутствующие, будем иметь удовольствие совершить совместно это увлекательное путешествие…

— Да, будем иметь, — сказал Медрано. — Однако боюсь, как бы к нашему обществу не присоединилась и часть вон той шумной компании, что слева от нас.

— Вы так думаете, че? — с беспокойством спросил Лопес.

— У них совершенно бандитский вид, — сказал Лусио. — Сидеть рядом с такими на футболе куда ни шло, но ехать на пароходе…

— Кто знает, — возразила Нора, считая своим долгом вступится за современную молодежь. — Может, они очень симпатичные.

— Вот, пожалуйста, — сказал Лопес, — какая-то скромненькая девушка, кажется, намерена к ним присоединиться. Да, так оно и есть. А ее сопровождает дама в черном, по виду весьма добродетельная.

— Это мать с дочерью, — безошибочно определила Нора. — Бог мой, как они вырядились.

— Несомненно, — сказал Лопес, — они тоже поедут и тоже приедут с нами, если мы вообще отправимся и возвратимся…

— Вот она демократия… — начал доктор Рестелли, по голос его потонул в шуме и криках, донесшихся от метро. Расфуфыренные юнцы, казалось, поняли поданный им сигнал, и тут же один из них ответил диким воплем, а другой, сунув два пальца в рот, пронзительным свистом, — …низведенная до панибратства, — закончил наконец доктор Рестелли.