Пол Боулз - Пусть льет

— Вы не знаете, что такое движение, — сказал он. Но о том, что говорил, он не думал, как не думал пока о садах и стенах вилл, мелькавших мимо.

Хотя ему не было свойственно анализировать состояния ума, поскольку он никогда не сознавал, что владеет каким-либо аппаратом, которым можно делать это, не так давно он начал ощущать, словно слабое тиканье в недоступном участке своего существа, неопределимую нужду позволять своему рассудку мыслить о себе. Никаких выраженных мыслей у него не было, он даже не грезил, да и не доводил себя до того, чтобы задаваться вопросами вроде: «Что я тут делаю?» или «Чего я хочу?». В то же время он смутно осознавал, что подступил к краю нового периода в своем существовании, к неисследованной территории себя, которую ему придется пересечь. Но такое его восприятие было ограничено знанием, что в последнее время он имеет обыкновение тихо сидеть у себя в комнате, твердя себе, что он тут. Этот факт напоминал ему о себе: «Вот он я». Из него ничего не возможно было вывести; повторение этого, казалось, связано с ощущением чуть ли не анестезии где-то у него внутри. Его не трогало это явление; даже самому себе он казался в высшей степени анонимным, а очень переживать из-за того, что делается внутри у человека, которого не знаешь, трудно. В то же время происходившее снаружи было отдалено и не имело к нему никакого отношения; с таким же успехом этого могло и вообще не происходить. Однако он не был безразличен — безразличие есть вопрос эмоций, а онемелость воздействовала на какую-то более глубинную его часть.

Они свернули в улицу несколько у́же, извилистей. Слева стояла белая стена без окон, по меньшей мере двадцати футов высотой, и тянулась вперед заподлицо с улицей, насколько хватало глаз.

— Вот он, — сказала Дейзи, показав на стену.

— Дворец? — спросил Даер, немного разочарованный.

— Дворец Бейдауи, — ответила она, уловив унылую нотку в его голосе. — Странное это старое место, — добавила она, решив, что пусть открытие обветшалой роскоши интерьера станет для него еще одним сюрпризом.

— Очень похоже на то, — с чувством сказал он. — Как туда въезжать?

— Ворота немного дальше, — ответила Дейзи и без перехода, посмотрев прямо на него, сказала: — Вы много чего пропустили, правда?

Его первой мыслью было: она жалеет его за нехватку светских преимуществ; гордость его была уязвлена.

— По-моему, нет, — быстро ответил он. Затем с некоторой горячностью осведомился: — Много — чего? Вы о чем это?

Она остановила машину у обочины за цепочкой других, уже запаркованных автомобилей. Вытаскивая ключи и кладя их в сумочку, она сказала:

— Вроде дружбы и любви. Я много жила в Америке. Мама была из Бостона, знаете, поэтому я частью американка. Я знаю, каково это, боже мой, слишком уж хорошо!

Они вышли.

— Полагаю, там столько же дружбы, сколько где угодно, — сказал он. Он досадовал — и надеялся, что голос его раздражения не выдает. — Или любви.

— Любви! — презрительно воскликнула она.

Решетчатые ворота распахнул пожилой суданец. Они вошли в темную комнату, где на ковриках в нише во всю стену возлежало несколько других бородатых мужчин. Дейзи они приветствовали торжественно, не шевельнувшись. Старый слуга открыл дверь, и они вышли в обширный сумеречный сад, где Даер с определенностью смог различить только очень темные высокие кипарисы — их верхушки остры в вечернем небе — да очень белые мраморные фонтаны, где с неровным шумом плескалась вода. Они прошли по гравийной дорожке молча, меж сладких и едких цветочных запахов. Впереди слышались жидкие звуки музыки.

— Полагаю, они танцуют под граммофон, — сказала Дейзи. — Сюда. — Она повела его по дорожке вправо, к широкой мраморной лестнице. — По вечерам они принимают гостей в европейском крыле. И в европейском стиле. Только сами, конечно, к выпивке не притрагиваются.

Музыку танго перекрывал щебет голосов. Когда они дошли до вершины лестницы, навстречу им выступил суроволицый человек в белой шелковой мантии.

— Дорогой Абдельмалек! — восторженно воскликнула Дейзи, хватая его за обе руки. — Что за милая вечеринка! Это мистер Даер из Нью-Йорка.

Он тепло пожал Даеру руку.

— Мадам ла маркиза очень любезно привела вас ко мне в дом, — сказал он.

Дейзи уже здоровалась с другими друзьями; месье Бейдауи, не выпуская руку Даера, завел его в ближайший угол, где представил его своему брату Хассану, высокому шоколаднокожему господину, также в белых одеяниях. С минуту они поговорили об Америке, и Даеру слуга вручил виски с содовой. Когда хозяева отвернулись уделить внимание вновь прибывшим, он принялся озираться. Комната была велика, удобна и темна, ее освещали только свечи, покоившиеся в массивных канделябрах, там и сям расставленных на полу. Формы она была неправильной, и музыка с танцами происходили в той части, что скрывалась от взгляда. Вдоль ближайших стен стояли широкие низкие диваны, занятые исключительно женщинами; все они выглядели за сорок, отметил он, а некоторым было наверняка лет семьдесят. Кроме братьев Бейдауи, на виду было только два других мусульманина. Один разговаривал с Дейзи у открытого окна, а другой перешучивался с толстым французом в углу. Несмотря на братьев Бейдауи, которые ему вполне понравились, Даер себя чувствовал придушенно и неуместно и жалел, что пришел.