Клод Симон - Приглашение

И сейчас (прошло чуть больше года с тех пор, как предшествующий генеральный секретарь был предан земле, и все телекомпании мира показывали бесконечную церемонию (в этой стране и в соседних странах, вассальных или в той или иной степени ей подчиненных, она транслировалась от начала до конца), и миллионы мужчин и женщин, завороженных или любопытствующих (или просто безразличных, быстро утративших интерес, повернувших переключатель телевизора), могли видеть последний парад, гроб, свершавший под серыми небесами свой бесконечный путь по улицам столицы: открытый гроб, где из холма цветов выступало дряблое лицо, над ним — седые волосы, прядь которых иногда трепетала от ветра, рядом с погребальной колесницей в почетном карауле шли шестеро военных (по трое с каждой стороны) или, скорее, шестеро гигантов, шесть офицеров элитных частей, способных без малейших признаков усталости на протяжении многих километров на каждом шагу с ожесточением выбрасывать высоко вверх ноги в сапогах, до отказа вытянутые, негнущиеся, и сами они, негнущиеся, словно куклы-автоматы, ступали медленно, в такт романтическому похоронному маршу, звучавшему вновь и вновь — прошло чуть больше года (но казалось, что это отступило уже далеко назад) с той минуты, как вдова склонилась (или, скорее, ей помогли склониться, поддержали: она сама была очень стара) над лицом с закрытыми глазами, чтобы в последний раз поцеловать его, перекрестить перед тем, как гроб закроют, проходящие перед ним однообразные, нескончаемые ряды солдат, державших карабины с примкнутыми штыками, их параллельные друг другу лица, под одним углом обращенные вправо, а на той стороне площади (площадь, бескрайняя вымощенная булыжником пустыня, слегка выпуклая, голая, без единого фонтана или статуи, чьим единственным украшением было находившееся на одной из сторон возвышение, где терзали приговоренных к казни, да церковь с разноцветными, витыми, чалмовидными или ограненными наподобие бриллиантов колоколенками, брусчатка, по которой некогда ступали в торжественных процессиях священники с длинными бородами, в расшитых золотом одеждах, размахивавшие кадильницами, певшие низкими голосами псалмы, где привелось умереть призрачной славе завоевателя, окруженного маршалами в плюмажах, знаменами и армией, солдаты которой говорили на всех европейских языках…) выстроены гвардейцы лучших полков, стоявшие без оружия, юные, похожие на школьников в парадной форме, трижды выкрикнувшие слова прощания, которые унесла музыка, продолжавшая играть, так что видны были одни беззвучно открывавшиеся и вновь закрывавшиеся рты, как у рыб, откуда каждый раз вылетали (близилась зима, и уже было холодно) легкие облачка пара, новый генеральный секретарь, разделенный пополам парапетом верхней площадки куба из красного мрамора, на том месте, которое до него занимали бесчисленные старцы, в окружении высших должностных лиц, также рассеченных надвое; на него смотрел стоявший по его левую руку человек в высокой меховой шапке, с задумчивым, изможденным лицом, напоминавший старого усталого волка (даже не обязательно старого — просто изможденного; не обязательно расчетливого — просто задумчивого), новый генеральный секретарь, с непокрытой головой, лысиной, с удивительно моложавым, едва ли не младенческим лицом, в которое напряженно всматривались, пытаясь что-то в нем прочесть, миллионы мужчин, женщин, дипломатов, журналистов, записных аналитиков)… и сейчас, сидя у дальнего края этого стола, похожего на стол в обычной комнате совещаний какого-нибудь акционерного или другого типа общества, международного или иного банка, со столешницей, натертой до зеркального блеска, стаканами и бутылками минеральной воды, в комнате с голыми стенами, где не было ни одного портрета, ни его предшественников, ни его самого, он…

В продолжение всего времени, проведенного ими у подножия ужасной горы, они не переставали слышать поток. Он был там, невидимый, скрытый в низине, где росли тополя, недосягаемый из-за высокой и крепкой решетки, которой был обнесен парк с роскошными резиденциями, и, слушая его шум, немолчный и живой, можно было представить, как он без устали несет свои воды вниз, пенясь и подпрыгивая, выходя на свет неизвестно где, из какого-нибудь фантастического ледника, и наконец устремляется на равнину (равнина, иссохшая степь, где ему предстояло исчезнуть), преодолев теснины ущелий, спрыгнув с уступа одним, затем другим водопадом, еще сердитый, плещущийся, встряхивающий завитками водяной гривы, черно-серебряный, без конца переплетающий свои текучие косы, бурлящий, как если бы из недр древней и страшной горы непрерывно доносился глухой рык — голос какого-то чудовища, какого-то насмешливого, равнодушного оракула, знающего тайну, в которой нет тайны.