Клод Симон - Приглашение

Дойдя до мавзолея, они останавливаются, щелкнув каблуками, и, сделав четверть оборота налево, поворачиваются к нему лицом, разводящий стоит между двумя часовыми, немного отступив назад, пять человек (два солдата нового караула, два, стоящих по обеим сторонам входа и ожидающих, что их сменят, и разводящий) абсолютно неподвижны, затем, хотя никакого приказа не слышно, два солдата нового караула поднимаются механическим шагом по ступеням, застывают на время, затем делают четверть оборота, оказываясь лицом к лицу с часовыми, по-прежнему замершими у входа, а те с четвертым ударом курантов на Спасской башне резко поднимают карабины, которые они держат в левой руке, так что приклад оказывается на уровне бедра, также делают четверть оборота, оказываясь спиной к мавзолею, трогаются с места, спускаясь вниз по ступеням той же механической поступью, в то время как те, которые их сменили, делают два шага вперед, поворачиваются друг к другу спиной, синхронно делают пол-оборота, становятся лицом к лицу по обе стороны от входа, опустив карабины, чьи приклады одновременно ударяются о мраморную плиту, грохот двух ударов сливается в один звук, и застывают неподвижно.

Два сменившихся с поста часовых теперь стоят справа и слева от сержанта, все трое одним движением поворачиваются налево, хотя по-прежнему не прозвучало ни единого слова, правый часовой, высоко поднимая до отказа вытянутые ноги, проходит между разводящим и мавзолеем, оказывается на одной линии со вторым часовым, так же выбрасывающим ноги вперед и вверх, разводящий идет следом за ними, теперь три человека сплавлены в одно, подбитые гвоздями сапоги молотят по вымощенной мрамором дорожке, правые руки мерно движутся в такт шагам, кисти, затянутые в белые перчатки, отлетают далеко назад, затем возвращаются к прикладу, потом снова назад, карабин плывет, вертикально зажатый в левой руке, спины выпрямлены, штыки сверкают на солнце, а они идут вдоль высокой стены из красного кирпича с флорентийскими зубцами в виде голубиных крыльев, проходят перед пустыми трибунами, молодые елочки, высаженные группками по три, растут вдоль стены, где под ровным рядом мраморных табличек параллельно друг другу покоятся набальзамированные мумии старых мятежников с высокими профессорскими лбами, кое-как завязанными галстуками, с закрытыми глазами за стеклами пенсне, их лица наконец безмятежны, умиротворены, губы сомкнуты навсегда.

Как возник ваш интерес к России?

Как писатель может игнорировать страну со столь ослепительным литературным наследием (Гоголь, Тургенев, Толстой и Достоевский, которого иначе чем памятником не назовешь)?

И потом — как пройти мимо той же самой страны, ставшей полигоном для марксистского учения (утопии?) (впрочем, Маркс не был русским. Это была, если угодно, импортная философия…), страны, где появились столь монументальные (и в зле, и в добре) личности, как Ленин, Троцкий или Сталин?..

Какие впечатления сохранились у вас от первого посещения России, в 1937 году?

Полная растерянность. Прежде всего, меня поразил «восточно-азиатский» и печальный облик этой страны (в 37-м я увидел редкостно притягательную часть Москвы под названием Китай-город — ее тогда еще не снесли, чтобы на ее месте выстроить «современную» гостиницу, безобразную и «колоссальную»…).

Кроме того, с политической точки зрения (все в том же 1937 году) — тайна.

Кроме того, люди (в вагонах третьего класса), необыкновенно симпатичные и добродушные, похожие на детей (быть может, чересчур: дети подчас могут, сами того не желая, быть ужасными…).

Ваш следующий приезд, о котором рассказывает «Приглашение», состоялся полвека спустя. Оживил ли он хоть каким-то образом прежние чувства?

Нет. Это было нечто совершенно иное. В 1986 году результат катастрофического советского эксперимента был налицо. Страна словно находилась в столбняке. В культурном отношении — полностью разрушена. К примеру — какой советник Горбачева мог составить список лиц, приглашенных на мирный форум «интеллектуалов»: от него глаза на лоб лезут! (официозный художник из Эфиопии, братья из Гарлема, турецкий поэт, индийский писатель, и другие… готовые с закрытыми глазами подписать что угодно).