Клод Симон - Приглашение

…сумерки сгущаются, свет все заметнее меркнет, полоска, отделяющая облачный свод от цепи льдов, становится шафрановой, куртки наездников, не шелковые, кричаще яркие, но, по-видимому, хлопчатобумажные, мягких пастельных тонов, желто-палевые, приглушенно-розовые, зеленовато-желтые, черные, бледно-голубые с сиреневым отливом, весь пейзаж, тоже пастельный, но с твердой основой (то есть подобный картинам, написанным пастелью на коричневом картоне, который просвечивает под шероховатыми мазками краски, мерцанием низких тонов с изредка пробегающей резкой нотой придавая их аккорду гармоническое звучание, глянцевая сбруя лошадей тоже кажется набором разных оттенков красного дерева, от темного до светлого, только озеро (гребенчатая преграда громадных гор сейчас глубокого синего цвета, глухого, почти черного) как металлическая пластина, блестящая, словно пронизанная светом изнутри, словно отдающая весь свет, накопленный за день, пронзительно-зеленая с извилистыми розовыми полосками, лошади по звуку колокола устремляются к дальнему краю поля, подстегиваемые наездниками, действующими по вдохновению, без всякой тактики, и вот уже между первой лошадью и второй, доскакавшей до первой линии разметки, расстояние в двадцать корпусов, и в пятьдесят — когда первая лошадь достигает симметричной линии на другом конце поля, впереди желтая куртка, пятнышко, там, внизу, в сумерках, плывущее параллельно земле, вишневая куртка, уже безнадежно отставшая, движется второй, остальные сгрудились далеко позади, уже почти совсем ночь, озеро словно из лимонного серебра с тускло-голубыми черточками…

…цветы, охапки гвоздик, гладиолусов, которые дарили им девушки, дети с красными галстуками на шеях, с плоскими желтыми лицами, черными, приглаженными, блестящими волосами, и от которых они (гости) пытались избавиться, корзины, вручавшиеся им даже перед посадкой в самолет, который должен был доставить их назад в столицу, кое-как пристроенные на ковре, опрокинутые, сломанные стебли, уже увядшие, усеявшие проход между креслами, на них наступали, двигаясь взад-вперед, от одного кресла к другому, с листками в руках, наклоняясь, чтобы сравнить, наспех исправить, зачеркнутые или приписанные сверху слова, высокопарные фразы, пустые, без смысла, перечеркнутые, лишенные смысла абзацы, вписанные вместо них новые, также пустые, напрочь лишенные смысла, раздавленные трупы цветов, устилающие ковер, лужи, слепые озера, там и сям покрытые белесыми накидками, уже замерзшие на равнине цвета шкуры дикого зверя, размеченные круглыми облачками, выстроившимися в параллельные цепочки, с плывущими вслед за ними тенями, и степь, тоже пустая…

…посеребренная статуя невысокого лысого человека с бородкой, властного, в поношенном костюме, искрящаяся на солнце, крошечная на фоне искрящихся гор, впопыхах сфотографированная из окна автобуса, подпрыгивающего на разбитой, размытой, словно из другого времени дороге, на площади в окружении выбеленных известкой домишек, с серыми крышами, тоже размытых, убегающих назад…

…пятнадцать гостей стоят над своими опрокинутыми отражениями в зеркале наборного паркета из ценных пород дерева, колоссальный Георгиевский зал, оргия мрамора, золота, оранжево-черных диванчиков между полированными колоннами, под оконными проемами, над которыми укреплены доски с начертанными золотом именами князей-генералов, графов-генералов, великих князей-генералов, кавалеров ордена святого Георгия, победителей татар, шведов, турков, поляков, литовцев, украинцев, французов, монголов, пруссаков: Потемкин, Суворов, Багратион, Ермолов, Кутузов, Беннигсен, Тормасов…

…такая старая, призрачная, развалина посреди пустой, пыльной равнины, тоже словно рассыпающаяся в пыль, сероватая, стоящая там, изможденная, большие кольца черной туши вокруг глаз, выслушивающая комплименты со смущенной, вымученной улыбкой, благодарящая, держащая на сгибе локтя букет уже увядших цветов.