Том Вулф - Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

А на противоположной стороне улицы портье одного из больших многоквартирных домов, что расположены вдоль Грамерси-парка, увидев, что мужчина и женщина не на шутку озадачены картой и садом, переходит через дорогу и любезно спрашивает:

— Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Подобное предложение кажется супругам довольно милым со стороны незнакомца, и молодой человек говорит:

— Да, благодарю вас. Нам как раз случилось заметить этот парк, он просто прелестный, но все ворота почему-то не открываются.

— Понятное дело, не открываются, — говорит портье, словно никакой более очевидной констатации факта он в жизни своей не слышал. — Еще бы они открывались!

— Что вы имеете в виду? — недоумевает молодой человек. — Но как же в таком случае в него попасть?

— Вы туда не попадете, если у вас нет ключа, — отвечает портье.

— Ключа? — переспрашивает молодой человек.

— Это частный парк, — поясняет портье таким тоном, каким обычно отдают указания малым детям.

— Понятно, — говорит молодой человек. — А не могли бы мы всего лишь на минутку туда зайти и осмотреться? Нам просто случилось пройти мимо, а парк такой прелестный…

— А зачем вообще, по-вашему, существуют правила? — орет портье, внезапно сбросив маску. И вид у него при этом такой, как будто этот робкий молодой папаша, выплачивающий огромные проценты по закладной и полностью лишенный здравого смысла, оторвал его от работы в многоквартирном доме и перетащил через дорогу, чтобы назадавать занятому человеку целую уйму идиотских вопросов. — Если бы мы позволяли каждому встречному-поперечному всего лишь на минутку туда заходить и осматриваться, тогда мы с таким же успехом могли вообще ликвидировать всякие правила. Верно?

— Постойте, погодите минутку! — начинает молодой человек. В конце концов, беднягу можно понять: какой-то наглый портье пытается облаять его в присутствии жены и ребенка.

— Сами погодите минутку! — обрывает его портье.

Тут ребенок несчастного малого начинает плакать, а жена смотрит на мужа в надежде, что он все-таки найдет какой-то выход из этой глупой ситуации. Молодой отец пытается быть твердым и говорит: «Послушайте…» — однако портье опять не дает ему продолжить и заявляет:

— Некоторые люди, как я погляжу, вообще не имеют представления, зачем у нас существуют правила!

Ребенок плачет еще громче, и молодая женщина пытается его утихомирить. Тем временем часть старых, артериосклеротических посетителей Грамерси-парка с шарканьем подходит к железной ограде и принимается наблюдать. Судя по выражению их лиц, дай им только в руки по автомату, они бы немедленно перекосили всех молодых родителей, которые неспособны справиться со своими писклявыми отпрысками, — или, во всяком случае, поубивали бы всех детишек, следуя традиции незабвенного Ирода. Молодой человек, понятное дело, унижен, и весь остаток дня бедняга проведет, разными тайными способами выплескивая свою досаду на жену и ребенка при каждом очередном воспоминании о том, как он не сумел поставить на место того портье. И хотя весь день пройдет в дыму взаимных обид, но никто из молодых супругов так и не поймет того, что портье, будучи членом главной лиги, всего лишь занимался своим обычным делом — приглядывать за кварталом, а если потребуется, то и отваживать оттуда чужестранцев.

Тайный порок нью-йоркских таксистов представляет собой примерно то же самое. Все они втайне наслаждаются транспортными потоками Нью-Йорка. Таксисты считают их транспортными потоками главной лиги, самыми крутыми во всем мире. «Черт возьми, мы движемся в транспортных потоках главной лиги!» — вот что стоит за доброй половиной всех тех воплей, которые они издают. Это объясняет их неослабевающую, поистине непобедимую грубость. Все таксисты непоколебимо верят в то, что это транспортные потоки главной лиги, а следовательно, все, кроме членов главной лиги, должны держаться от них подальше, поскольку им там просто нечего делать. Припоминаю одного водителя, такси которого катило как раз за автомобилем какой-то женщины, явно заплутавшей в самой гуще транспортных потоков на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы, — очень хорошо одетой пожилой женщины, понятное дело, растерянной и напуганной. Высунувшись из бокового окна, таксист принялся дико на нее орать:

— Эй! Коза!

Женщина не обратила на него ни малейшего внимания, но таксиста это ничуть не смутило. Он заорал снова:

— Эй! Коза!

Женщина даже не дернулась, и таксист опять заорал, тоже застряв в самой гуще транспортных потоков: