Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

В его сознании уже стали путаться сон и действительность. Отступление его высочества, которого нельзя было предотвратить, сливалось с его, Шиффенцаном, собственным отступлением. А вот стоит Аберт и большими, полными упрека глазами, смотрит на Альберта Шиффенцана, который не знает, где находится София. София — горничная, лежала в кровати и смеялась, когда дверь тихонько приоткрылась, громко зазвенев. Но, к счастью, сейчас должен был раздаться звонок. Сию минуту. А затем можно сбежать по лестнице, носиться по двору, дерзить, всегда держа кулаки наготове.

Маленький мальчик, более восприимчивый к познанию мира, чем другие. В его ясной голове предметы отражаются четкими образами. Он нежен, обидчив, понятлив, легко проливает слезы, жмется к матери; он играет в оловянных солдатиков, в его книжке с картинками изображен Фридрих II в длинном детском платьице с барабаном, оба его дяди — лейтенанты запаса.

Так как только офицерский чин придаст ему, сыну мельника, вес в глазах сыновей юнкеров, родители и порешили: Альберт способный малый, Альберт станет офицером. Отдать его в кадетский корпус возможно скорее! И он, насилуя более прозорливую половину своего Я, соглашается, он в восхищении оттого, что уже со столь юных лет станет носить форму: голубой мундир, черные штаны с красными кантами, желтый ворот, желтые, даже белые погоны, блестящие медные пуговицы. С самых ранних лет — настоящий стальной кинжал или по крайней мере пояс, за которым можно вообразить себе этот кинжал. И, таким образом, желания взрослых и тщеславие мальчика берут верх.

Маленький Шиффенцан будет все подыматься и подыматься по лестницам, по бесконечным лестницам. Его будут жестоко избивать, ибо он развитее других, но еще не понимает, почему надо в классе подсказывать, отдавать этим тупым мускулистым бездельникам, норовящим его поколотить, плоды своего ума, своего ясного, гибкого разума.

А чего только они не вытворяют с ним по ночам! Разврат, который в состоянии измыслить только эти тупые лбы, накладывает тяжелый отпечаток на все его существо. И вместе с тем нельзя никого и ничего выдавать, ибо самое страшное будет, если его исключат даже из этой среды и ему придется с позором убраться домой как не сумевшему вынести жестокую, суровую обстановку кадетского корпуса. Ибо трудно поверить тому, что происходит под этими одеялами, во дворах, в закутках чердачных помещений — какой похоти там предаются, каким пыткам подвергают друг друга…

На походной кровати лежит, погруженный в глубокий сон, пожилой, тучный человек. И во сне он видит себя ребенком, маленьким мальчиком в нижней рубашке, — волочащим за собой штаны кадета; и он бежит по лестнице все выше и выше, до того места, где нельзя укрыться, где одни лишь муки и похоть — где не за что ухватиться, где нет перил ни справа, ни слева, и откуда нет возврата назад — где за тобой стоят, хихикая, давно истлевшие товарищи юности и преграждают тебе путь.

Погасшая сигара, зажатая в руке спящего, свисает через край кровати.

Коротко затрещал телефон. Звонок, перемена — послышалось просыпающемуся мальчику. Капитан Аберт, учитель географии, уже не спрашивал его, где лежит София, ибо, поскольку класс решил доконать его, он не смеет уже поднять руку и сказать, что София большой светло-серый, окаймленный красным собор в Константинополе, лежит у Золотого Рога. (Собственно, София лежала в кровати и смеялась, когда дверь открылась и юный Альберт не решался войти.)

Звонок. Перемена. На свете есть и луга, ручьи, в которых можно смыть грязь, тихие заросли в камышах, где можно побыть наконец одному, вдали от той шайки, которой приходится, пока ты слаб, изо всех сил угождать, предоставляя к ее услугам свои знания и способности. И Альберт Шиффенцан лежит на горячем песке, наблюдая игры стрекоз, уносясь мыслями далеко от Лихтерфельде [9] Лихтерфельде — предместье Берлина, там был кадетский корпус. . Каникулы. Его душа ищет смерти — хорошо, если бы его поглотили теплые, ясные, пронизанные солнцем воды Крумме Ланке, бегущие среди высоких холмов, покрытых березами, дубами, тянущимися ввысь зелеными соснами. Но он умеет плавать, он должен заплыть далеко. С берега ему кивают отец и мать, бегут за ним, подбадривают: сильнее взмахи, глубже голову в волны! И, вместо того чтобы умереть, он получает приз за плавание…

В полутемной комнате осторожно приоткрывается дверь. Фельдфебель Матц, на цыпочках, с листом в руках, почтительно крадется к письменному столу и кладет возле лампы копию той самой телеграммы, которую Шиффенцан приказал отправить еще до своего разговора с Лиховым… На телеграмме — пометка об отсылке, подпись дежурного телеграфиста. Матц растроганно смотрит на спящего.