Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Несмотря на ясное сентябрьское утро, женщины стояли у дверей своих жилищ или лавок, укутав платками головы и плечи, и спокойно смотрели вслед ротмистру. Мужчины старались держаться подальше, ибо местным приказом им предписывалось снимать шапку перед ротмистром. И тем не менее было очень много солдат и даже офицеров, которые входили в общение с евреями.

«Странные вкусы!» — думал ротмистр. Он тоже выехал для того, чтобы поговорить с одним евреем, но этот по крайней мере тщательно вымыт, побрит, причесан и на нем мундир его величества с петлицами и аксельбантами судейского чиновника. Этот Познанский буквально из кожи лезет, чтобы вызволить из беды какого-то Бьюшева. Но вряд ли это ему удастся!

Военный судья Вильгельми обратился по телефону к господину ротмистру с дружеской просьбой, как это принято между коллегами. Как любезный человек, ротмистр отправился к Познанскому, чтобы выполнить просьбу Вильгельми: покончить с этим делом в устной беседе, лично, без неприятных осложнений. Почему бы и нет? Он, Бреттшнейдер, не изверг. Он вполне согласен, что следует давать отпор всякой попытке третьих лиц вмешиваться в пределы чужой компетенции. Но в данном случае важно, кто эти третьи лица, кто именно вмешивается?.. Он не раздумывал. Он снова и снова удивлялся тому, что находились люди, пусть даже сам Лихов, которые не высказывали готовности слепо и восторженно выполнять любое желание Шиффенцана. Покачивая головой, погруженный в размышления, он остановил лошадь посреди площади, перед большим бесмедрешем — мервинской деревянной синагогой.

Перед Альбертом Шиффенцаном он преклонялся, и всякий здравомыслящий человек не мог не преклоняться пред таким гением, не повиноваться ему.

Ротмистр, наверно, страшно удивился бы, если бы какой-нибудь прохожий остановил его и спросил, не красота ли этой замечательной и неповторимой деревянной молельни заставила его задержаться на площади и так удовлетворенно покачивать головой.

Мервинская деревянная синагога широко славилась среди военных, понимавших толк в искусстве, как редкая достопримечательность. Очень старая, обветренная, серовато-зеленого металлического тона, она эффектно выделялась на пустой площади своими уходящими в высь, покрытыми тесом башнями, напоминавшими остроконечные пагоды. По башням можно было отчетливо представить, как распределены помещения: боковые притворы, преддверие, само святилище. Задняя, самая высокая башня завершала богатство и разнообразие форм строения, а поддерживаемая тремя бревенчатыми колоннами передняя стена, поднимавшаяся в три этажа и увенчанная небольшой башенкой, давала тон улице.

Маленькие окна, покосившиеся ставни, неудобные низкие входы; но в целом — нечто своеобразное, восточное, дом молитвы, такой чуждый этим суетным, пошлым жилым домишкам.

Сира нетерпеливо бьет копытами, впереди — свободное пространство, ей хочется бежать рысью. Ротмистр фон Бреттшнейдер пускает ее вскачь. Блестящая кожа лошади играет и переливается в солнечном свете, ее благородная грива развевается по ветру.

Большим полукругом, обхватывающим почти две трети города, тянется слегка в гору немощеная пыльная улица.

Хорошо настроен, доволен собой ротмистр Бреттшнейдер! В седле он сидит уверенно и спокойно. Конечно, умные головы разрешают такие идиотские споры одним движением руки! Не надо было даже ждать указаний Вильгельми. Остановиться, проезжая мимо дивизионного суда, изящно, по-кавалерийски, перегнуться и поговорить через открытое окно или постучать в него хлыстом, если оно закрыто. Раз, два, три — готово: приказ о приведении в исполнение приговора небрежно засунуть в седельную сумку. Вот как делаются такого рода дела! Яблоко раздора между дивизией и комендатурой надо уничтожить раз навсегда. Высоко стоит его превосходительство, но зато за Бреттшнейдером — Шиффенцан. Если правильно уравновесить чашу весов, то можно легко и элегантно манипулировать даже тяжелыми грузами…

Двадцать минут спустя какой-то всадник галопом несется домой. Между бровей у него залегла складка, лицо краснее, чем обыкновенно, особенно выразительно оттопыриваются уши. Неприветлив взгляд холодных серых глаз. Как он ни старается владеть собою, но по положению лопаток можно судить о бешенстве, в которое его повергла неудача. Жаль потерянного прекрасного сентябрьского утра…

Что ни неделя, что ни день, то новый военный триумф.

Правда, каждый день погибает масса немецких юношей и мужей: в их цветущих телах вдруг открываются кровавые дыры, пробитые кусочками стали; завертевшись вокруг собственной оси, они с воем или беззвучно падают навзничь. Правда, во флоте, в Вильгельмсгафене, идет серьезное и опасное брожение, в Берлине депутаты рейхстага с возмущением пытаются предотвратить четвертую зиму войны и голода; но зато невероятно растет количество квадратных километров, на пространстве которых в будущем сможет править немецкая дворянская каста — вплоть до самой Финляндии, милостивые государи, включая Финляндию, милостивые государи! Притязаниями на мировое господство немецкий генералитет теперь упивается допьяна.