Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Б теплые августовские ночи людям, испытывающим влечение друг к другу, неохота сидеть в комнате. Иногда дружные между собою две влюбленные пары сговариваются о том, чтобы вместе наблюдать падающие звезды, которые сулят счастье и исполнение желаний.

Когда ночами луна, будто круглый, насквозь пронизанный светом плод, висит между листьев, особым предпочтением как места для прогулок пользуются расположенные в стороне, за городом, сады.

Если улечься, — например, в лунную ночь на палаточном полотне, в тени густых кустов сирени, перед домиком обер-лейтенанта Винфрида, то звезды, как светящиеся червячки, так и поползут сквозь ветви.

Тихий шорох травы, — то прошмыгнул еж, — внезапные движения невидимых в темноте спящих птиц, едва оброненные слова — о сигарете или бокале вина — вот и все звуки: ночная роса осторожно ложится на одеяла, которыми укрываешься.

Глубокое, упоительное ощущение лета. Очарованная ночью человеческая душа — тоскующая или удовлетворенная — растет, ширится, как бы тянется к высоким вершинам деревьев, вбирает в себя черные массы листвы.

Винфрид и Барб, глубоко умиротворенные, счастливые, Бертин и Софи, сроднившиеся телом и душой — одна из этих душ все время уносится на запад, к Леоноре, другая страстно тянется к человеку, который — она знает это — дарит ей только сегодняшний день. И все же в теплом воздухе, между кустами и дерном струится счастье, спокойное, нежное счастье молодости, расцветшее на фоне всеобщего отчаяния и не угасающей надежды на освобождение.

Все четверо, даже если они порой и перекидываются словом, лежат так тихо, что на залитой белым лунным светом улице по ту сторону забора, никто не может догадаться об их присутствии.

Напротив них — на пространстве, представляющем собою нечто вроде заброшенного пустыря, буйно растут никем не замечаемые травы; то они тянутся вверх, разрастаясь, как кустарник, то стелются внизу, по земле, испуская острые запахи — необычайные, пряные.

В тиши летней ночи близятся шаги — отчетливые шаги босых ног. Барб слышит их очень ясно. Также и Софи. Но одна блаженно прильнула головой к плечу друга, другая перебирает пальцами волосы Бертина, голова которого покоится на изгибе ее бедра. А мужчинам неохота вскакивать, если уж им довелось так приятно, в радостном успокоении улечься.

Бабка идет вверх по улице. Она направляется прямо к этой хаотической чаще кустов, трав, растений с толстыми стеблями и жирными листьями. Она высмотрела это место. Совершенно бесцельно собирать травы днем, при свете солнца. Всякому посвященному известно, что ядовитые растения следует срывать лишь при восходе луны, что при этом — дорогой, и туда и обратно — нельзя произносить обыкновенных мирских слов; надо читать, отправляясь в путь, «Отче наш», а на обратном пути — «Богородица дево, радуйся!». Кроме того, выходя, надо первый раз ступить правой ногой, а возвращаясь — левой и стараться не сбиться с ноги. Все это для того, чтобы отвлечь темные, вражеские силы.

Женщина, шевеля губами, ровным шагом медленно приближается к кустам. Там она рвет травы, кладет их в корзинку; листья, мелкие плоды — все пойдет в дело. Работа спорится.

Когда она собирается в обратный путь, падающая звезда медленно и величественно пересекает небо справа налево. Это придает ей большую уверенность. Примета хорошая. Теперь полицейский, если он попадется ей навстречу, наверно примет ее за лунатика и отпустит с миром домой. Она может вернуться мимо задней стены тюрьмы и несколько мгновений посидеть с закрытыми глазами под окном заветной камеры.

Теперь наступили дни, когда в Грише стал медленно нарастать гнев против Бабки.

Торговка ягодами — она уже давно, впрочем, торгует грушами и лишь изредка приносит из лесу корзинку великолепной сизой, окропленной росой черники, — забегала к нему обыкновенно в течение дня или к вечеру, она опускала на пол свою корзину, они скупо обменивались словами, молчали, или же спорили — оживленно, бурно, настойчиво.

А ефрейтор тем временем сидел с трубкой во рту и ружьем между ног на деревянном обрубке, кадке или опрокинутом ушате, а иногда, случалось, даже и на настоящей скамейке.

В последние три дня она уже рано поутру, как бы следя за Гришей, проходила мимо него, коротко здороваясь с ним, или даже перекидываясь несколькими словами, а вечером, кончая работу, заглядывала к нему еще раз.

Утром она впивалась в его глаза голодным, требовательным взглядом, вечером — вся была полна ожидания, как бы добиваясь исполнения обещания, которое никогда не было дано.