Иван Шевцов - Голубой бриллиант

– Любовь не стареет. Она не знает возраста. Стареет плоть, а любящая душа всегда молода. Любовь – это поэзия, это свет. У любви нет предела. Красота тела недолговечна. Красота души – бессмертна. Главное в человеке – величие души. Если этого нет – он ничтожество. – И я верила в величие и красоту его души. Я верила каждому его слову, сказанному искренне, с убеждением. Но я сказала:

– Вы говорите, что любовь это огонь, пламя. Но пламя когда никогда все же гаснет. Так и любовь? Говорят, вечная любовь – несбыточная мечта? Как вы считаете?

– Это зависит от человека. У кого-то несбыточная. У меня сбыточная. Даже если ты захочешь, – не дай бог, – оставить меня и больше не встречаться со мной, я все равно буду тебя любить. И любовь свою унесу в могилу. Потому что ты послана мне – пусть с огромным опозданием – из Вселенной.

– Потому, наверно, и опоздала, что издалека шла, – радостно сказала я. Незаметно подкрался вечер.

– Мне пора собираться в Тверь, – с сожалением сказала я, глядя на него умоляюще.

– Как?! – воскликнул он. – А ты не можешь остаться?

Этого я и ожидала.

– Могу, – тихо согласилась я. – Только позвоню родителям. Предупрежу.

Потом я, как и обещала, позвонила Лиде, когда Лукич удалился в ванну.

– Лидочка, дорогая, все как во сне. Сверх всех ожиданий. У меня слов нет, одни восклицания. При встрече расскажу. Я остаюсь у него на ночь.

Лукич вышел из ванной в одних плавках. Я прильнула к нему и поцеловала. Спросила:

– Я слышала в ванной вы с кем-то разговаривали?

– Это я стихи читал. О любви. Они меня заполнили до краев и требовали выпустить на люди, – возбужденно ответил он, а я сказала:

– Но в ванной людей не было. Кому вы читали?

– Естественно, тебе.

– Но я не слышала. Вам придется повторить.

– С удовольствием.

Прочитав лермонтовские строки, Лукич сказал:

– Проживи он хотя бы до пушкинского возраста, он мог бы много сказать потомству. Он убит, не достиг творческого расцвета, убит если по-теперешнему – в юношеском возрасте.

– Так пылко о любви могут писать только юноши, – заметила я.

– Ну почему же? А вот далеко не юный гений и не профессиональный поэт Микеланджело, сгорая от любви, тоже обращался к поэзии. Он писал:

Дивная жрица – это ты, несравненная Чайка. Я обращаюсь к тебе словами великого ваятеля:

Ну как? Возьмешь целиком?

Он весь искрился и цвел. Меня удивляла его юная душа. Никакого возрастного барьера, которого я опасалась, между нами не было и в помине. Я спросила:

– А вы сами никогда не сочиняли стихи?

– Только раз в жизни. Один единственный раз. И то экспромт, перед твоим приходом ко мне. Когда ждал тебя.

– А почему же молчите, не обнародуете?

– Они примитивны, не достойны твоего величия.

– Давайте послушаем, – попросила я. И он прочитал:

– Ты явилась ко мне из Вселенной, как посланец античных богов, принеся, как подарок нетленный, неземную, святую любовь. – Он смущенно посмотрел на меня, и во взгляде его был явный вопрос: ну как? Я сказала:

– Не плохо. Только «каков» многовато. – Он не обиделся, с чувством юмора у него не было проблем.

Лежа в постели, прижавшись друг к другу, как молодожены, мы говорили о будущем, нашем будущем. Вернее, он говорил о нашем, а я о своем. Мне нужен ребенок. Муж совсем не обязательно, поскольку настоящие мужья в наш век – это редкость, а не настоящего мне не нужно ни за какие блага.

– Мне нужен муж, который бы любил меня и которого любила бы я, и только так, – говорила я. И Лукич со мной соглашался.

– А такой, как я сгодился бы? – допрашивал он, но я уклонялась от ответа, и он не настаивал. Он только спросил:

– Тебе хорошо со мной?

– Сегодня – да. А что будет завтра – не знаю. Надо разобраться в себе самой. Это дело серьезное… А если у нас будет ребенок? – вдруг спросила я.