Наталия Гуревич - Осенний Донжуан

И сегодняшние дети, чьи родители, как и в наше время, соглашаются предоставить информацию, но не оценку, с любопытством вертят по сторонам головенками, прислушиваясь и усваивая.

Мы, конечно, почудили немало. Но ориентиры у нас были верные, и многие из нас, хоть очень окольными путями, пришли к настоящему. А нынешние бедненькие детки, - куда им идти, когда весь мир – бордель, и люди в нем – проститутки?

Однокомнатная квартира Чучи имела тот частично прибранный вид, какой приобретает жилье не слишком рачительной хозяйки, внезапно вздумавшей навести в нем идеальный порядок – и срочно. Журнальный столик, тщательно протертый, лоснился лакированной поверхностью, но покрывало на кресле рядом с ним неопрятно мохрилось кошачьей шерстью. Из-под кресла кошка наблюдала за хозяйкой расширенными оранжевыми глазами. А Чуча металась по квартире, как заполошная курица: начала мыть сковородку, недомыла, бросила, прошла в комнату, стерла пыль с буфета, вернулась в кухню к сковородке; домыв ее, побежала в ванную оттирать налет с полочки и зеркала, оттуда понеслась обратно в комнату, и покружив по ней, выскочила в коридор наводить порядок в тумбочке для обуви. Она выгребла из тумбочки все, что там было, немного посидела над этим богатством, а потом просто закидала обувь обратно. Нарочито медленно прошагала обратно в комнату, к креслу, села, но тут же вскочила, чтобы протереть подоконник.

Зазвенел телефон. Чуча бросилась к журнальному столику.

- Да! А, привет. Нет, ничего не знаю. Нет, не звонила больше. Да ну их нафиг совсем! Ну, ладно... Левка у родителей моих сегодня с ночевкой. Зачем собраться? Сейчас собраться? Нет, сейчас не время, Лен... Н-нуу... Я жду кое-кого. Потом расскажу как-нибудь. Нет, не могу отменить. Что значит, ты уже всем сообщила?! Уже едете? Да почему ко мне-то?! Ну, здооорово... Вот ты молодец. Знаете что, разворачивайтесь и езжайте обратно. Всё-всё, ко мне пришли! Потом-потом, Ален. Целую.

В дверь действительно звонили. Чуча резво направилась туда, сочинив на лице равнодушное выражение. Это выражение очень ей пригодилось, так как на пороге стоял Доктор Глеб, и хороша же она была бы, встреть его лучезарной улыбкой, которая несомненно оползла при виде Глеба, и он сразу бы понял, что ждали кого-то совсем другого.

В злобном молчании Чуча уселась в кресло. Глеб выставил на журнальный столик бутылку водки и большую коробку сока, достал из буфета стопки и стаканы, разлил, взял свою долю и устроился на диване напротив Чучи.

- Так ты не знаешь, что там у Варягов произошло? - спросил он.

- И никто не знает. Слушай... если все так волнуются за Варягов, может, стоило вызвать милицию, и пусть они разбираются, а? Я, если честно, никаких заседаний не планировала. Вдруг выясняется, что все, оказывается, едут ко мне. Причем мне об этом сообщают в последнюю очередь тоном, не терпящим возражений. Что за бесцеремонность, в самом деле?

- Я думал, Аленка все согласовала с тобой. Теперь уж дождусь остальных.

- Глеб, может быть, ты знаешь, какой смысл в этом собрании? Ну, обломали нас Варяги. Куда-то свалили без предупреждения. Но мы же еще там, возле их дома, решили спокойно разъехаться по домам. К чему эта вторая серия?

- Я тоже не понимаю, какой в этом смысл, но не пропадать же вечеру. Выпей, расслабься, ты какая-то напряженная. Не съедим мы твоего мужика.

- Где ты тут мужика видишь?

- Всё, как маленькая, в шпионов играешь, - улыбнулся Глеб и выпил.

Чуча тоже выпила.

- А, хорошо пошла... Никакой с вами жизни у меня нет.

Глеб повернул голову в сторону окна – там на подоконнике у Чучи зеленели крассулы мал мала меньше – и подумал, так ли хороша его жизнь, как ему иногда кажется.

Доктору Глебу было грустно. День у него не заладился без всякого предупреждения. Проснулся Глеб, разбуженный ясным светом, именно так, как любил просыпаться: с осознанием размеренности и правильности своего бытия. Иногда сиюминутные заботы, разная навалившаяся суета загоняли это осознание вглубь, тогда Доктор Глеб словно не просыпался до конца. Он открывал глаза, не чувствуя утренней неги, не предвкушая великих свершений, сразу начиная думать о решении насущной проблемы. О том, что он завтракал, свидетельствовало лишь ощущение наполненного желудка. Умывание было лишено всякой эстетической составляющей – сплошная гигиена. В такие дни он виделся себе роботом, выполняющим обязанности безупречно, но механически, без вкуса. В этот день пробуждение Глеба было замечательным. Он понежился под одеялом, слушая, как в кухне урчит кофеварка, как Лариса двигается от холодильника к мойке, а оттуда к плите и обратно к холодильнику. Он потянулся, открыл глаза – и взгляд сразу уперся в синее небо: накануне Лариса оголила окно, решив постирать занавески. Глеб подумал, что без занавесок гораздо лучше, и пошел поделиться этой мыслью с женой.