Наталия Гуревич - Осенний Донжуан

Вместе с туманом вопроса «Зачем я живу, для какой цели я родился?» рассеялось, распылилось и само общество. От большого и пышного союза, приукрашенного и отягченного всеми возвышенными недостатками, осталась небольшая группа вполне социализированных граждан, в меру испорченных и в меру желающих от этой испорченности избавиться, - а стало быть, вполне добропорядочных.

Все как-то, побарахтавшись, справились с трудными временами, адаптировались и даже преуспели местами. Левушка, отец двух детей, продвинулся в деле помощи населению конкретными делами – уже давно он практиковался в починке всякой нужной техники, и теперь являлся владельцем маленькой мастерской. Его Галя, располневшая, но не утратившая балетной осанки, преподавала хореографию в одном из районных домов детского творчества. Чуча научилась создавать имиджи и управлять ими для тех, кто в этом нуждается, спасая таким образом от неминуемой катастрофы мелкие и менее мелкие компании. В свободное от работы время она пыталась решить проблему своего женского одиночества. Алена, решившая эту проблему посредством Павла, с чувством полного удовлетворения рулила финансовыми потоками состоятельной инвестиционной конторы. Павел, с таким же чувством, занимался продажной ерундой (в смысле, продавал то одну ерунду, то другую) и лелеял мечту о превращении Алены в еврейку. Варяг, вовремя сообразивший, что профессиональная возня с компьютерами позволит ему, при хорошем раскладе, навсегда избавиться от страхов перед возможными долгами, приложил массу усилий, и теперь одна международная компания наслаждается осознанием, что он на нее работает, а три другие сидят в засаде, готовые в любой момент Варяга перекупить. Катя, которой Варяг велел «сидеть дома и не рыпаться», по началу сильно переживала постоянное отсутствие погруженного в работу мужа. Но потом распробовала все прелести бытия домашней женушки, неограниченной в средствах, и стала ведущим специалистом по дизайну собственного дома. Нелюбов, по-прежнему практикующий свободную полигамию, обрел профессиональную колею в сфере рекламного бизнеса и обогащал креативными идеями то одно агентство, то другое. Полина попытала счастья в журналистике, не нашла его там и обратилась к менее хлопотным делам, - сперва консультировала посетителей книжного магазина, а затем устроилась выдавать книжки в одной из юношеских библиотек города. Доктор Глеб успешно работал в одной государственной клинике и еще на дому — люди, склонные к экстремальному образу жизни частенько приносили к нему свои сломанные руки и разбитые головы. Год назад Глеб женился — на медсестре Ларисе. Перед тем, как жениться, он пять лет проверял ее профессиональные качества: Лариса ассистировала ему на операциях.

Таким образом, все были при деле, и общие собрания без официального повода стали редкостью – как и сами официальные поводы, ибо день независимости Гондураса или годовщина смерти Вольтера таковыми уже не считались. Но люди, связанные воспоминаниями о поделенной на всех последней пригоршне медной мелочи, осознавали (чем дальше, тем отчетливее) потребность чаще предаваться созерцанию друг друга. И Левушка, найдя простой, но весомый и вполне официальный повод для регулярных встреч, заслуженно получил всеобщую благодарность.

По домам разъезжались воодушевленные. Всем хотелось уже прямо завтра снова собраться у Варягов, чтобы всесторонне помочь Полине с диссертацией. Но — взрослые люди! - все понимали, что завтрашний день придется посвятить борьбе с абстинентным синдромом.

Стоило чуть понянчиться с очередным великим замыслом, как Дон-Жуаны лавиной обрушились на меня. По всем каналам идут про него фильмы. Если я открываю газету, то первым делом в глаза лезут слоганы типа «Стань Казановой!» - реклама какого-нибудь возбудителя. Неподалеку от дома давно и безнадежно строилось нечто непонятного назначения, но в последние две недели стройка продвинулась настолько, что уже и неоновые буквы прицепили - «Приют Дон-Жуана» называется это кафе... Если так пойдет дальше, то предмет моего исследования, глядишь, предстанет передо мной и вовсе воплоти.

Когда я допускаю такую возможность, то понимаю: дон Жуан как живой объект мне неинтересен, в какой угодно трактовке. Сексуальный террорист занимателен не более, чем менеджер среднего звена. Потому что каждый такой менеджер – ну, пусть не каждый, пусть через одного, - мнит себя сексуальным террористом. Дон Жуан, возможно, чуть более изобретателен, но что это меняет в итоге? Те же нелепые телодвижения. Оргазм – он и есть оргазм, с менеджером, с доном Жуаном ли... Если дон Жуан – всячески одаренный сверхчеловек, привлекающий женщин тем, что не интересуется ими, пускай тоже не тревожится: на слабо меня уже не взять, и всякая крепость, уверенная в своей неприступности, может спокойно доживать век в этом заблуждении. И тот извращенно-утонченный эстет Кьеркегора, стратег совращения, который годами ведет игру, выращивая в женщине любовь, чтобы потом одну ночку полюбоваться на свое произведение и оставить его по призыву нового вдохновения, - зачем он мне? Любовь как игра не занимает. Занимает любовь как любовь. В знаменателе у нее всегда постоянство. Разумеется, не постоянство Дон-Жуана, который якобы постоянен в чувстве, но не в объекте – что мне, объекту, проку в таком постоянстве? Нет, надо любить меня, а не что-либо во мне, и любить предано, глубоко, надежно – так, чтобы мне не о чем больше было бы беспокоиться. Вот о такой любви я мечтаю с детства.