Марк Дюген - Дорога великанов

Я позеленел от зависти: этот парень украл мою славу! По крайней мере, местные газетенки должны были в тот день писать только обо мне. Как такое могло произойти? Я увлеченно следил за специальными корреспондентами и за лентой новостей, опустошая одну бутылку за другой. После шестой я решил, что убийство Кеннеди мне на руку: может, благодаря ему меня не станут сильно осуждать или вообще обойдут вниманием.

Постепенно во мне назревал чудовищный страх.

Отказавшись стрелять кроликов, я покинул ферму и направился к большой дороге. Выйдя за пределы огорода, я услышал бабушкин вопль. Он словно током меня ударил. Я приблизился к соседской ограде, за ней красовалась пегая лошадь с прекрасной гривой и мускулистым крупом. Я прицелился – просто ради удовольствия. Затем поднялся на холм, запыхался. Бабушка всё еще кричала, и голос ее раздавался эхом.

В те времена я весил не больше ста двадцати килограммов, но чувствовал тяжесть. За мной, высунув язык, бежала собака. Я достиг вершины, где ничто не нарушало моего покоя, и откуда не было видно домов. Сел и прислонился к высокой сосне. Дул западный ветер. Внезапно голос ненавистной старухи вонзился в мое сердце. Собака разлеглась чуть поодаль. Она никогда не ластилась ко мне. Смотрела на меня стеклянными глазами. Я хотел ощутить гармонию, но даже на просторе чувствовал себя запертым в четырех стенах, и при мысли об этом в голове поднимался ураган, похлеще, чем бывают в Алабаме.

Около получаса я сидел под деревом, ждал, пока злость утихнет, бросал собаке палки, которые она не собиралась приносить. Я спустился по другой тропинке, более длинной и менее крутой. Я всегда нетвердо стоял на ногах – наверное, слишком быстро рос – и боялся что-нибудь вывихнуть. Ровной дорога стала лишь на подходе к дому. Глядя на него издалека, я думал, что многие мечтали бы жить именно там, недалеко от живописного озера, в нескольких километрах от Йосемити [13] Йосéмити (Yosemite) – национальный парк в штате Калифорния. , куда я ни разу не ездил.

На расстоянии около ста метров от дома я заметил бабушкин силуэт. Старуха стояла у окна своей комнаты, спиной ко мне и к солнцу. Она согнулась над мольбертом. Что она рисовала? Думаю, очередную иллюстрацию для детской книжки. Впрочем, иногда она рисовала и для себя. Как правило, природу. Я не понимал зачем. Однажды я сказал ей, что не понимаю, – она обиделась.

Я направился к ней, пустая голова звенела. Я не хотел видеть ведьму вблизи; чувствовал досаду, но не более. Мне оставалось около двадцати метров. Наверняка она слышала, как я в сапогах ступаю по сухой земле. Она не обернулась. «Обернись! Ну же, обернись!» – повторял я про себя. Почему я хотел, чтобы она обернулась? Я не знал. В моей голове юркой птичкой промелькнула мысль: «Интересно, что чувствуешь, убивая свою бабулю?». Подросткам часто приходят в голову безумные мысли, только вот действовать у них кишка тонка.

Стоя примерно в десяти метрах от бабули, я выждал какое-то время, поднял винтовку, замедлил шаг. Бабуля не поворачивалась, хотя скорее всего узнала мою поступь, тяжелую и уверенную: ее ни с чем не спутаешь. Я прицелился и выстрелил бабушке в затылок. Она упала на мольберт, мольберт – на землю. Я подошел к ней. Она лежала на животе и выглядела глупо, гротескно. Умерла она, конечно, сразу. Я не ненавидел ее до такой степени, чтобы заставить страдать, и на всякий случай дважды выстрелил ей в спину – туда, где сердце. Чтобы уж наверняка.

Я оставил бабулю на глазах у изумленной собаки. Вошел в дом. Теперь некому на меня орать: «Сними сапоги и надень тапочки!»

Когда Кеннеди скончался, я не знал, что думать. Парень, который убил президента, здорово преуспел и затмил меня, хоть это и не помешало мне наслаждаться собственным триумфом всю вторую половину дня.

Вскоре я ощутил смятение. Я думал сбежать, но знал, что далеко не уйду. Парень вроде меня, ростом больше двух метров, не останется незамеченным. Я хотел взять дедушкину машину, но эта развалюха с кузовом жрала бензин, как новорожденный теленок молоко, а у меня не было денег. Я обшарил весь дом. Развлекался, воображая себя в роли бабушки с дедушкой и гадая, где они заныкали добро. Старикан не особо верил банкам, чтобы хранить там все сбережения. Где-то между лесным ведомством и фермой, разумеется, нашлось местечко для тайника.

Я начал с бумажника в кармане куртки. Чувствовал себя при этом не в своей тарелке. Когда дедушка вернулся домой, я понял, что передо мной дилемма. Либо я позволю ему увидеть бабушкин труп и потерплю соответствующее наказание, либо казню старика. Я знаю, что через пару месяцев он возрадовался бы чудесному освобождению, но, подобно многим рабам, дед любил свои оковы.