Роже Вайян - Избранное

— Полночь так полночь, — согласился Бриганте.

Из окна своего кабинета комиссар Аттилио увидел выходящего из претуры судью Алессандро, очевидно направлявшегося на свою обычную вечернюю прогулку. Комиссар послал с рассыльным записку донне Лукреции и попросил ее, невзирая на поздний час, заглянуть к нему в кабинет. До нее уже дошли слухи об аресте Маттео Бриганте, и она сразу же спустилась в полицейский участок.

— Дорогой мой друг, — начал комиссар, — полицейские чиновники по самому характеру своей службы поставлены перед необходимостью быть в курсе частной жизни любого человека со всеми его тайнами. Правда, честь, а порою и дружеские отношения вынуждают их делать вид, что им ничего не известно. Однако сегодня вечером и честь и дружеские отношения требуют от меня иного — я хочу поговорить с открытой душой… Вы дали деньги юноше, не заслуживающему вашего доверия…

Комиссар изложил донне Лукреции свою версию дела, но ни словом не упомянул о тех признаниях, которые ему сделал Маттео Бриганте. Таким образом, получилось нечто скорее напоминающее обычное полицейское донесение, которое Аттилио предпочел не снабжать никакими комментариями. Франческо Бриганте после полудня провел некоторое время в публичном доме в Фодже, где и потратил денег больше, чем было в его возможностях. У него нашли письмо донны Лукреции, из которого можно заключить, что она его любовница, что они решили вместе уехать куда-нибудь на Север Италии и что он получил от нее тридцать тысяч лир, которые и отдал девушке для радостей.

Донна Лукреция, сидевшая напротив комиссара, выслушала его, не проронив ни слова, не изменившись в лице, не ссутулив плеч.

После чего Франческо исчез, но, к несчастью, злополучное письмо при нем. Сейчас полиция его ищет. Комиссар уже принял ряд мер, дабы письмо, если беглец будет обнаружен и если оно еще находится при нем, было бы уничтожено или возвращено лично донне Лукреции.

— А почему полиция его ищет? — спросила она.

Комиссар продолжал все тем же равнодушным тоном, «объективным» тоном, каким он делал донне Лукреции свое сообщение (лживое сообщение).

— Ему стыдно показаться вам на глаза, а тут еще арест отца, обвиняемого в краже, все эти вполне понятные треволнения…

Лукреция резко выпрямилась.

— Он покончил с собой? — спросила она.

— Нет.

— Вы просто не решаетесь сказать мне всю правду.

— Нет, — твердо повторил комиссар, — нет. Просто он исчез, но мы его найдем. Вот и все.

— Вы от меня ничего не скрываете?

— Даю слово, что нет.

— Аттилио, — произнесла она, — его необходимо найти. Необходимо. Это ребенок.

— Я только и делаю, что звоню во все полицейские участки провинции.

— Может быть, эта девушка знает, где он?

— Не думаю.

— У вас же имеются хоть какие-то предположения о том, что он мог с собой сделать.

— Мы ищем.

Но она не отставала.

— Сообщите мне сразу же, как только узнаете, где и что он. В любой час дня и ночи. Можете перебудить весь дом.

— Но ведь… — запротестовал он.

— Ох, — воскликнула она, — да я на весь город могу кричать о своей любви.

— Carissima amica…

— Найдите его, — попросила она.

И вышла. Комиссар слышал только быстрый перестук ее каблуков по ступенькам лестницы. Потом на пятом этаже хлопнула дверь.

А комиссар, сидя в кабинете, горько упрекал себя за то, что столько лет прожил бок о бок с донной Лукрецией, встречался с ней чуть ли не ежедневно, и даже в голову ему не приходило, что она способна на такую страсть. Накал и естественность самой этой страсти ставили ее намного выше всех любовниц, которых он имел до сих пор. И он тут же разработал план действий. Завтра и все последующие дни держаться того же тона, что и нынче вечером, вести себя сдержанно, как и подобает должностному лицу его ранга, но, думал он, дать ей незаметно понять всю глубину его чувства через какие-нибудь второстепенные детали, ну, скажем, немедленно сообщать ей все новости о ходе розысков, заботливо отстранить назойливых и любопытствующих, вложить в простое рукопожатие дружеское тепло, держаться непогрешимо корректно. Шаг за шагом завоевать ее доверие, равно как и право стать поверенным ее тайн. Франческо, конечно, объявится и вернется в Порто-Манакоре с повинной головой; не упрекать его ни в чем, скорее уж защищать от нападок донны Лукреции, подождать, пока она сама собственными глазами не убедится в мягкотелости и трусости своего любовника. Куда, к кому пойдет она тогда искать приют своему горю, как не к единственному другу, к единственному подлинному мужчине, которого судьба поставила ей на пути, то есть к нему? А тогда перейдем в атаку, добьемся победы!