Дмитрий Долинин - Здесь, под небом чужим

– Но намерены, – заявил я.

– Это, милостивый государь, нарушение законных установлений! Я могу отправить вас в ссылку в любую Тмутаракань. Или на фронт. А Марию Павловну – в Петербург, сестер и без нее достаточно. Хотите?

– Ты этого не сделаешь! Это подло! – выкрикнула Принцесса. – Те законы тут ни при чем. Я не престолонаследница. Меня не касается.

Дмитрий сел верхом на единственный скрипучий венский стул, положил руки на его спинку и упер в них подбородок.

– Я дала слово Антону Степановичу, слово я сдержу, – сказала Принцесса и добавила каким-то шутовским тоном: – Даже если Россия и История мне этого не простят.

Дмитрий удивленно раскрыл глаза.

– Откуда ты… Ты видела? – спросил он.

– Случайно, – сказала она.

Из последнего словесного обмена я ничего не понял, да так до сих пор не спросил, что он означал. А тогда я постоял, потом устроился на койке в некотором отдалении от Принцессы, опершись руками о край кровати. Принцесса положила свою руку на мою. Дмитрий изучал нас холодным и усталым взглядом.

– Мне доложили, что тут едва не случилось убийство, – вдруг тихо сказал он.

– Что это значит? – испугалась Принцесса. – Почему – убийство? Кто кого собирался убить? Что ты такое говоришь, Митя?

О дуэли я Принцессе не рассказывал. В ту ночь она спала у себя, женские дела. Вернувшись утром, я сказал ей, что меня ночью позвали пользовать одного здешнего купца. Такое случалось и прежде.

– Кирилл Мартемьянович вызвал на дуэль Антона Степановича. Ведь так?

– Именно так, Ваше Высочество. – Я встал и поклонился.

– О, боже! – Принцесса вскочила, обхватила обеи ми руками мою голову и повернула к себе. – Это правда, дорогой?

– Увы, правда.

– Кирилл не в себе! – она шагнула к брату. – Ты должен его удалить! Он опасен.

– Вы, Мария Павловна, прежде были о нем иного мнения, – сказал Дмитрий и обратился ко мне: – Расскажите-ка мне о дуэли.

И я рассказал ему всё, скрыв, естественно, роль моего спасителя Ивана. Слушал он вроде бы внимательно, но лицо его не выражало ничего: ни возмущения, ни сочувствия, ни насмешки. Принцесса, было заметно, напротив, переживала каждый поворот моего опасного сюжета, словно я пересказывал роман какого-нибудь Майн Рида. Ведь она слышала обо всем этом впервые.

Когда я закончил повествование, Дмитрий долго молчал, а потом спросил:

– А стрелять-то вы умеете, доктор?

– Где нажимать, знаю.

Он опять помолчал и сказал:

– Ну что ж, господа, венчайтесь, раз так вышло. Надеюсь, Антон Степанович будет тебе, Маша, хорошим супругом. Мне видится, он человек храбрый и надежный.

Принцесса подлетела к нему, обняла и целовала. Потом потребовала, чтобы он нас благословил. Я снял со стены иконку и подал ему. Мы опустились на колени, он благословил, а потом вдруг тускло, как прежде, сказал:

– Может статься, все к лучшему. Боюсь, что скоро в России быть Романовой окажется небезопасным.

Через день мы поехали в отдаленное село, где нас обвенчал тамошний священник, и Принцесса превратилась в Марию Павловну Лобачеву, или, если попросту, – Машу.

Никогда не стремился я к власти. Однажды, когда завуч нашего Дома пионеров забеременела и ушла в отпуск, меня попросили временно ее заменять. Ну и натерпелся же я, став начальником! Одного преподавателя нужно отругать за нерадивость, другого – хитроумно уговорить взять дополнительную нагрузку, третьего похвалить, когда его ученик занял, к примеру, первое место на какой-нибудь там районной олимпиаде, иному что-то посулить, если учеников у него становится больше, чем прежде. Туча глупых бумаг, их нужно читать, подписывать, сочинять новые, исполнять идиотские распоряжения, в памяти приходится держать сотню мелких и крупных проблем, а чтобы их решить, приходится каждую обдумать. Вдруг я заметил, что одновременно более двух задач в моем убогом мозгу не умещается, и поспешил сказаться больным. То есть командир из меня не получился. Но и подчинение всегда давалось мне так же плохо, как и командование. Видимо, по натуре я стихийный анархист.

Поэтому, изучая загадочные документы и читая мемуары, а также исторические исследования о Первой мировой войне, я никак не мог понять, вслед за своими персонажами, зачем такой, вроде бы, приличный человек, как император Николай, втравил Россию в самоубийственную бойню.

К концу 1916 года страна потеряла шесть миллионов человек убитыми и десять миллионов ранеными. Неужели для императора так было важно, что где-то на краю света австрийцы обижают сербов? Именно на краю света. Я недоумевал. Сколько суток нужно было потратить в то время, чтобы на поезде докатить до Сербии? Двое, трое? Сейчас мы добираемся самолетами до Австралии за сутки. А уж Австралия для нас – подлинный конец света! То есть всего лишь за государственную независимость этих дальних сербов Николай был готов заплатить миллионами убитых и раненых русских? Только потому, что крестятся они так же, как и мы, в отличие от остальной Европы, тремя, а не двумя перстами? А что такое государственная независимость? Каким образом она отражается на жизни каждого отдельного человека? Так ли она ему нужна? Или, если поверить историкам марксистского толка, эта война была борьбой за сферы экономического и геополитического влияния?