Ирэн Роздобудько - Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

Я покраснела. Как я могла объяснить ей, что единственное, что я могу делать в этом городе, – вот так выйти в туалет. Но эта женщина имела удивительную способность понимать все, что существовало вне слов.

– Прошу прощения, – сказала она, – я что-то слышала о вашем полицейском режиме…

А теперь навострите ушки, господа журналисты! Дальше произошло самое интересное. Коко вынула из своего ридикюльчика… ножницы. Через много лет я узнала, что она всегда носила с собой это орудие своего труда.

– Стой спокойно, девочка. Сейчас сделаем из тебя настоящую парижскую куколку! – сказала она и легкими движениями, во время которых было слышно только позвякивание ее браслетов, моментально укоротила мою юбку почти до колен, точно так же поступила и с массивными полами жакета. Потом аккуратным полукругом срезала воротник. Работу закончила игла, которой Коко «на живо» и мастерски подрубила края. Этот сон длился не более пятнадцати минут. Я онемела.

Коко подвела меня к большому зеркалу.

– Долой все искусственное! – сказала она, придирчиво рассматривая плоды своего труда. – Естественность и элегантность. Запомни: естественность и элегантность. Везде и во всем.

…Так оно и было, если память меня не подводит! Мы вышли из уборной вместе – Коко понимала, что меня ожидают неприятности, и поспешила уладить дело, подозвав репортеров. Нас окружили камеры, и Коко продемонстрировала мой новый костюм, а наши «мальчики» уже ничего не могли с этим поделать. Только растерянно улыбались.

На следующий день Коко удалось повести меня в «Куполь»…

Больше мы не виделись.

После 53‑го – кажется, в начале шестидесятых – она написала мне письмо. Тогда ей было семьдесят, и она откуда-то узнала, что я реабилитирована…

«Я хочу жить в мире НАСТОЯЩИХ мужчин и женщин! Скорее всего, это означает – «в снегах Килиманджаро, где на самой вершине лежит мертвый леопард…», то есть нигде. В беллетристике, среди героев Хэмингуэя, которые умеют свободно говорить обо всем на свете, глядя друг другу в глаза. Не затравленных, не закомплексованных, способных на поступки – не ради эффектного жеста, восторга публики или вознаграждения, а только потому, что им унизительно жить иначе. В таком мире не было бы преданных и оскорбленных, озлобленных и разочарованных. Не было бы лжецов. Потому что их желания и мысли совпадали бы со словами и поступками, а не залегали бы в укромных уголках души тяжелыми камнями. Это был бы мир настоящей свободы…»

Теперь Стефке было несложно подхватиться с постели в четыре и даже в три часа утра (если, конечно, этот час можно назвать утренним). Она не представляла, как это раньше могла спать до девяти и даже до одиннадцати! Она просыпалась так просто, как будто совсем не спала, и вечерние мысли плавно перетекали в утренние. И были так важны для нее, что она не хотел тратить на сон ни одной минуты драгоценного времени. Она пила кофе почти в темноте, смотрела, как за окном бледные звезды медленно тают в молочно-розовой реке, которая широкими прерывистыми волнами накатывалась на темное небо. Никто и никогда не заставил бы Стефку высунуть нос на улицу раньше, чем появится солнце! Теперь она выходила из дому в пять без малейшего сожаления о теплой постели.

А сегодня и того раньше, ведь еще нужно было заскочить в ближайший дом в пригороде за свежим яйцом для Альфреда Викторовича. К тому же она хотела собственноручно выбрать ту судьбоносную курицу – желательно в белую или черную крапинку – «Курочку Рябу», прародительницу Вселенной.

Автобус в этот ранний час был почти пуст. Она проехала свою обычную остановку и вышла на конечной. Осмотрелась. По обеим сторонам улицы тонули в тумане дома. В какой зайти? Лучше – в самый крайний, ведь ходить придется ежедневно. Приняв такое решение, Стефка направилась к ближайшему двору – напротив автобусной остановки.

Пригород еще дремал или притворялся спящим. Стефка поднялась на цыпочки и заглянула за забор. Дом был большой, но старой конструкции – не коттедж, не «вилла», которые нынче заполонили этот пригород. Обыкновенная сельская хата, аккуратно побеленная, чистый дворик, телевизионная антенна-тарелка на крыше. Как попасть внутрь? Едва Стефка об этом подумала, как в доме зажегся свет, клацнул замок и на порог вышла женщина лет шестидесяти, закутанная в длинный пуховый платок. Из-под байкового халата выглядывал край ночной сорочки. Она быстро пошла к калитке, будто давно ждала Стефку. Но увидев ее, женщина разочарованно спросила: