Ирэн Роздобудько: Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

Я видел всю ее будущую жизнь настолько отчетливо, что мое сердце порой сжималось. Я знал, что в тридцать, нарожав кучу детишек, она увянет, будет носить черную тунику и платок, пряча под ним поредевшие волосы и сожженное солнцем загрубевшее лицо. И точно так же будет приходить к источнику, только уже не станет говорить воде ни добрый день, ни спасибо… У нее уже сейчас был уставший вид.

Однажды я не сдержался и, пока она дремала, вылил половину воды из кувшина, давая ей возможность поспать подольше. Делал так несколько раз. Когда проделал в четвертый, девочка мгновенно вскочила – наверное, прислушиваясь к собственному ритму, она не могла спать так долго.

– Ты где? – звонко крикнула она.

Чтобы не испугать ее, я должен был отозваться и сказал, что я тут, рядом, но такой старый и уродливый, что лучше ей меня не видеть.

Она и не настаивала на моем появлении. «Может быть, ты и уродливый, но ты – добрый, – сказала она. – Я знала, что ты есть. Я тебя ЧУВСТВОВАЛА!» Вот какая это была девочка…

С тех пор мы начали беседовать. Она приходила и всегда спрашивала одно и то же: «Ты – тут?» Сначала я сомневался: стоит ли отзываться? Но ее глазенки так старательно скользили по зарослям и каменным глыбам, в них было столько ожидания, что я не мог не ответить.

Вот так я и узнал, что живет она в бедной семье своего дяди, что у того куча детей и она должна присматривать не только за козами, но и за своими младшими братьями и сестрами. Обычная история! Я знавал множество таких. Но что-то было в этой малышке. Я спрашивал ее о каких-то взрослых странных вещах, развлекая себя и волнуя ее детское воображение. Но она всегда находила удивительно мудрые и простые ответы. Дети бывают довольно мудрыми. Не ведая о мире дальше своего селения, она рассказывала мне о звездах, которые могут видеть все на свете, и убеждала, что там, за горами и морем, тоже живут люди. И их жизнь очень похожа на жизнь в ее селении. А если это правда, то у них тоже есть дети, они готовят еду, разводят коз. «Но это же скучно, – возражал я, пытаясь сбить ее с толку. – Одно и то же каждый день! Чем же они в таком случае отличаются от камней, воды, животных?» – «Они – мечтают!» – уверенно отвечала девочка. Если бы она могла видеть мою улыбку! «О чем?» – стараясь быть серьезным, спрашивал я. Она внимательно осматривала камни и растения у источника, надеясь отыскать мои глаза. И, не находя их, уверенно отвечала: «О том, чтобы всегда была вода. Солнце. И звери. Чтобы дети не болели. Чтобы… чтобы всем людям на ладошку досталось по бабочке! И чтобы никто не умирал».

Вот какая это была девочка…

…Еще вчера она терла свои нежные пятки ребристым камешком, и они светились, будто пергамент. Но время неслось быстро. Я даже не заметил, как наши разговоры усложнились, а вместо одного кувшина она уже несла два, таких больших, что походка ее стала тяжелой. Прямо поверх коричневой туники она набрасывала яркий бирюзовый платок с золотой каймой – подарок соседа-плотника, а глаза ее тоже становились бирюзовыми и такими выразительными, будто были нарисованы кобальтовой краской. Она, как и прежде, старательно умывалась перед тем, как набрать воду, и по обыкновению звала меня.

Я же полностью расслабился, совсем утратил осторожность. Ведь я тоже был одинок, и этому одиночеству предстояло стать еще более безмерным. Теперь мне было обидно за ее участь, которую я видел в деталях и которая стала для меня еще яснее, стоило ей надеть этот бирюзовый платок с золотой полоской… Я не сдержался. «Помнишь, ты говорила, что хочешь, чтобы всем людям на ладошку досталось по бабочке? – говорил я. – Но это, пойми, невозможно! Там, за твоим селением, люди убивают друг друга. Они недобрые и тщеславные. У них есть вода и солнце, но им нужно больше. Намного больше, чем нужно тебе!» Я видел в ее глазах печаль и поэтому продолжал мучить ее: «Что бы ты могла сделать, чтобы все изменить к лучшему?»

Откровенно говоря, я и сам размышлял над этим. Моя вина в том, что я будоражил этими мыслями ее, сваливая все проблемы на эту юную душу, и… ждал ответа. Разве я имел на это право?! Что она, тринадцатилетняя крестьянка, могла предложить? Бирюзовый платок? Свою тряпичную куклу? Кувшин? Новорожденного козленка?

Она задумчиво оглядывалась по сторонам. «Я? А что у меня есть, кроме жизни?..» – обращалась к пустоте. И я задыхался от этого ответа. «Но, отдав жизнь, ты не ощутишь глубину этой жертвы, – продолжал добиваться я. – Отдать жизнь – это одно мгновение, после которого исчезает все – боль, страх, реальность. Это слишком просто». Она напряженно морщила лоб, дергала край платка, смешно сдувала прядь волос, падающую ей на лоб. «Я бы могла отдать самое дорогое… То, что принадлежало бы только мне и что было бы горько отдавать…» – «Что именно?!» – не успокаивался я. И она прибегала к истинно детским уловкам, отвечая вопросом на вопрос: «А что будет с другими?»