Дэвид Стори - Такова спортивная жизнь

Я улыбнулся специально для него, и он критически осмотрел мой рот.

— Выглядят они, во всяком случае, прилично.

— Говорят, я помолодел, — сказал я.

— Правда?

— А вам как кажется?

— Видите ли… вы мне никогда не казались старым. Наверное, поэтому я не заметил, что вы помолодели. По-моему, их невозможно распознать, то есть догадаться, что они искусственные.

Носком башмака Уивер начертил в металлической пыли круг. Потом провел через него черту.

— Да и еще одно, раз уж мы заговорили о том не слишком приятном вечере, — сказал он. — Вполне возможно, что вы об этом не слышали, но полиция пытается найти вора, укравшего в ту ночь драгоценности из спальни моей жены. Стоимостью почти в четыреста фунтов.

— Я ничего об этом не слышал.

— Я упомянул об этом на тот случай, если полиция сочтет нужным вас допросить — чистейшая формальность, разумеется, но вам могло быть неприятно. А вы совсем ничего не слышали?

— Ни слова… Их украли в начале вечера или в конце?

— Не знаю, мы заметили пропажу только на следующее утро — рождественское утро, когда миссис Уивер стала собираться в церковь.

— Мне очень неприятно, — сказал я неуверенно.

Я вдруг понял, что начинаю относиться к Уиверу, как к Джонсону, — на этой кляче больше никуда не уедешь. Я презирал его за то, что он размазня — такая размазня, что позволяет чужим пользоваться своими деньгами, своими драгоценностями, своим домом. Для него враги — это те, кто не желает пользоваться его благодеяниями. «Я готов помогать всем» — это был его девиз. Никто не принимал его всерьез: слишком хорошо — наверняка вранье.

— Больше всего меня расстраивает не пропажа драгоценностей, — продолжал Уивер, — а то, что их взял кто-то из пришедших на вечер. Помните, Слоумер говорил, что я вообще не доверяю людям, — каким же запасом доверия должен обладать человек? Они не удовольствовались тем, что сорвали половину черепицы с моей крыши, а в доме переломали все, что только смогли, нет, им понадобилось еще красть. Вот скажите, Артур, как нужно обращаться с этими людьми? Если вы относитесь к ним, как к собакам, — так, как они относятся к вам, — какой-нибудь Слоумер заявляет, что вы недостаточно гуманны, если вы обращаетесь с ними по-человечески, они садятся вам на голову.

— Это я сорвал вашу черепицу. Я заплачу за повреждения. Конечно, мне нужно было сказать вам об этом раньше.

— Я рад, Артур, что вы все-таки сказали — я ведь это знал. В полиции решили, что вор таким путем проник в дом, хотя одному богу известно, откуда они взяли, что в ту ночь кому-то понадобилось проникать в дом таким сложным путем. А мне объяснил Джордж — он сказал, что вас заперли в комнате.

Я терпеливо слушал, а он растолковывал мне, как именно он собирается замять эту идиотскую историю и как мы должны ее забыть — от начала до конца. Говорил он не очень убедительно. Я повторил, что заплачу за черепицу, и он не стал возражать. Еще он мельком сказал, что Джордж Уэйд вернулся в два часа ночи искать собаку.

— И как, нашел? — спросил я.

— Нет, ее нашел Джонсон — на следующее утро, когда пришел убирать… Сад был похож на поле сражения. Если бы она сдохла, кажется, это было бы последней каплей. Когда Джонсон подобрал ее, она совсем ослабела. Вы ведь знаете, как она привязана к старику Джорджу. А все-таки… Очень было смешно, когда Морис ее выпустил. Положитесь на Мориса! Он весь действие. У этого парня за всю жизнь не было ни единой мысли в голове.

Еще одна низко сидящая баржа с углем проплыла мимо нас в сторону электростанции. Стук мотора заглушил все звуки на реке. Баржа резала воду, как пласт резины, который собирается в толстые тугие складки, а потом снова разглаживается. Над коричневой пеной кружили две белые чайки.

— Вы ведь раньше не были знакомы со Слоумером? — словно невзначай, но многозначительно спросил Уивер.

— Нет.

— Видите ли, мне показалось, что он… Уивер пощипывал подбородок, точно женщина, у которой пробивается борода, — он говорил так, словно хорошо вас знает, и я подумал, что вы уже встречались.

Уивер смотрел за реку, где разноцветные тюки шерсти — желтые, красные, синие — громоздились на больших деревянных тележках.

— А как вы находите Слоумера, Артур? — Он улыбался, но лицо оставалось серьезным.

— Наверное, он очень умный… мне трудно судить.

— Он вам не понравился?

— По-моему, он не хочет нравиться. Может быть, он стал таким из-за того, что ему долго причиняли боль.

— В таком случае он научился делать из этого развлечение, — Уивер почесал верхнюю губу холеным указательным пальцем. — Мне показалось странным, — снова заговорил он, — что Слоумер так о вас печется.