Андрей Седых - Замело тебя снегом, Россия

— Канарейка, из породы певчих птиц. Известна в науке, как фрингилла канарика…

— Этой твоей фрингилле нужно прежде всего купить клетку. Она тут всю мебель загадит. А потом следует разыскать ее законного владельца.

С этого момента спокойная наша жизнь кончилась. Час спустя, в снежную бурю, я отправился покупать клетку. В птичьем магазине выяснилось, что помимо клетки и металлического постамента к ней, канарейка нуждается еще в специальном приданном, — нужна ванночка, пластиковые коробочки для еды, зеркальце, какие-то игрушки, чтобы птица не скучала, и несколько коробок с разного рода зернами, сухариками, сушеной зеленью. На приобретение всего этого хозяйства ушли деньги, приготовленные на рождественские подарки. На прощанье торговец всучил мне руководство о том, как следует обращаться с канарейками, и бутылку с чудодейственным лекарством, — птичка во время утренней прогулки могла простудиться и лучше остановить болезнь в самом начале.

Дома царил хаос. Диваны и кресла были на всякий случай покрыты газетными листами, словно в квартире поселилась птица, страдавшая хроническим расстройством желудка. Впрочем, кое-какие признаки нарушения правильного обмена веществ были уже налицо, — птичка успела запачкать письменный стол и теперь устроилась на книжной полке, разглядывая корешки и выбирая подходящего автора. Жена сидела у телефона и сообщала приятельницам сведения о зимней миграции канареек.

— Кстати, как мы ее назовем? — спросила жена. — Без имени нельзя. Если мальчик будет Ромео. Если девочка — назовем Джульеттой…

— Святцы. Имя всегда берут в святцах.

— Не хочу. А вдруг выйдет Акакий? Или Онуфрий какой-нибудь!

— Там видно будет.

Случилось всё это 19 декабря и святцы показали: день святителя Николая.

Так и получила наша птица простое и честное имя Николая, а вскоре, когда между нами установилась настоящая дружба, не лишенная оттенка фамильярности, стал он называться Николкой.

Николка быстро освоился на новом месте. В первые дни мы расспрашивали соседей: не пропала ли у кого канарейка? О прибавлении в нашем семействе знали на улице решительно все: и швейцар соседней гостиницы, и парикмахер-сицилианец, и владелец угловой порториканской «Ботлегии»… Нет, ни у кого канарейка не пропадала. Должно быть, она не из нашего квартала. И появилась, наконец, добрая русская душа, посмотрела на Николку и сказала:

— Это всё к счастью… Прилетела, значит так надо. Счастье, — вольная пташка, где захотело, там и село.

Счастье осело в нашем доме довольно прочно. Месяца через три, ранней весной, мы набрели, во время загородной прогулки, на зеленый домик, окруженный столетними кленами, с верандой и беседкой, заросшей виноградом. И час спустя домик неожиданно стал нашей собственностью, при чем одним из серьезных соображений при приобретении недвижимого имущества было то, что Николке полезно жить на свежем воздухе и слушать пение других птиц.

Дело в том, что Николка наш оказался не Бог весть каким певцом, — пока мы не занялись развитием его музыкальных способностей. Поют канарейки по разному, — полным голосом, россыпью, дудкой, овсянкой и колокольчиком. Так, по крайней мере, утверждает всеведущий Даль. А наш Николка в светлые минуты своей жизни пел трелью, а в случаях неудовольствия и претензии принимался жалобно пищать. Умная была птица и знала, как получить яичный сухарик, размоченный в воде, — писк этот мог разжалобить самого черствого человека.

Спали мы теперь мало и тревожно: Николка будил нас на рассвете, разливал свои трели, а потом принимался пищать: дескать, пора, снимайте с клетки покрышку, уже утро! И приходилось вставать, снимать покрышку, заправлять ему корм, наливать свежую воду. А засыпал он рано, засовывал голову под крыло и превращался в желтый, пушистый шарик. И если свет в комнате не тушили, после первого сна высовывал голову из под крыла и грозно прикрикивал: свет! Выключайте! В конце концов, ему была отведена особая комната, но и это Николку не устраивало: он любил общество, голоса людские, музыку. Птица была американская, избалованная, и без телевидения или радио не могла прожить и часу. На экран телевидения смотрела внимательным, неподвижным, карим глазом, а если в программе была музыка, — немедленно сама принималась петь. Удивительное это было пение, — в той же тональности, в том же темпе, — Николка оказался прекрасным, дисциплинированным музыкантом, вступал в такт вместе со скрипками, вел счет и умолкал в то самое мгновение, когда кончали играть, — словно подчинялся палочке невидимого дирижера. Постепенно мы начали разбираться в музыкальных вкусах Николки. Любил он классиков. Моцарта, Баха и Бетховена ставил превыше всех, но, грешным делом, обожал и цыганщину, а в последнее время привязался к гармошке. Специально для него ставилась заветная пластинка, — концерт для гармонии и оркестра, и в эти минуты Николка забывал обо всем, закидывал голову и пел, и щелкал, и цокал, как настоящий курский соловей, — были в концерте такие русские места, исполненные вечерней грусти и тоски, что никакая птичья душа выдержать не могла…