Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

— Проходи, проходи, — сказала мне Куба, отражаясь в зеркале гримерки. Она сидела в халатике поверх концертного платья и накладывала макияж. Никогда не видел ее такой прекрасной: выпуклые губы густо накрашены влажно-алым, на веках голубые тени, от которых глаза кажутся больше и чернее и сверкают ярче, причесана à la цветная Вероника Лейк, нога закинута на ногу и выглядывает из-под халатика повыше колена, тугая, смуглая и нежная, почти съедобная.

— Как поживает Вероника Лужица? — спросил я. Куба рассмеялась, чтобы показать большие, круглые, белые зубы над розовой десной, такие ровные, что их можно было принять за искусственные.

— К выходу готова, — ответила она, подводя черным карандашом уголок глаза.

— Что с тобой?

— Со мной ничего.

Я подошел и обнял ее за плечи, не целуя, но она очень изящно поднялась и скинула халат и с ним мои руки: не отвергла, а просто сняла меня с себя.

— Сходим куда-нибудь после шоу?

— Не могу, — сказала она. — Мне нехорошо.

— Просто посидим в «Лас-Вегасе».

— У меня, кажется, температура.

Я дошел до двери и ухватился за косяки, сдерживая вливавшуюся пустоту. Оттолкнулся локтями, чтобы вылететь в коридор, и вдруг она окликнула меня.

— Не обижайся, милый.

Я мотнул головой.

Сик транзит Глория Перес.

Через три часа я зашел за Вивиан в «Фоксу». Не успел я появиться в холле, как охранник двинул ко мне, но тут Вивиан меня окликнула. Она сидела в потемках — в смысле, на диване в потемках.

— Что случилось?

— Бальбина, наша домработница, не спала, когда я поднялась, вот я и спустилась обратно предупредить тебя, чтобы ты подождал.

— А чего смеешься?

— Да Бальбина сначала спала, это я ее разбудила, свернула в темноте лампу. Старалась не нашуметь, а сама устроила такой грохот, да еще мамину любимую лампу разбила.

— Материя осталась…

— …а вот с формой беда. Не ожидала от тебя этих банальностей.

— Я же простой бонгосеро, не забывай.

— Ты музыкант.

— И главный инструмент мой между ног.

— Отвратительно. В духе Бальбины.

— Домработницы.

— Что тут плохого? Не служанкой же ее называть.

— Да я не про нее, я про себя. Она черная?

— Начинается.

— Черная или нет?

— Ну, черная.

Я промолчал.

— Да не черная она. Она испанка.

— Не одно, так другое.

— А ты ни одно ни другое.

— Где тебе знать, красавица.

— Может, выйдем, разберемся, как мужик с мужиком?

Это она, конечно, в шутку сказала, и тут я увидел, что, несмотря на вечернее платье, она еще совсем девочка, и вспомнил, как однажды зашел в «Фоксу» в надежде случайно встретить ее (часа в четыре, якобы перекусить в кондитерской), и она прошла мимо в школьной форме какого-то очень крутого колледжа для девочек, — на вид ей было не больше тринадцати-четырнадцати, — обеими руками прижимая учебники к груди, стараясь защитить свое тело, свое детство, свою юность, сутулясь, почти сгорбившись.

— Ты что, не знаешь, меня называют Бились Кид? — сказал я и сам рассмеялся. Она тоже, но чуточку фальшиво, не потому, что ей было не смешно, а потому что она не привыкла смеяться громко, и, хоть ей хотелось показать, что она поняла и оценила шутку, собственный смех казался ей вульгарным, видимо, кто-то ей сказал, что воспитанные люди не хохочут в голос. Может, это сложновато, так это потому, что для меня самого это сложно.

Я попробовал еще:

— Или Билли Бился.

— Ладно, хватит уже. Не знаешь, когда остановиться.

— Мы идем куда-нибудь или нет?

— Идем, да. Хорошо, что я спустилась, охранник бы тебя не впустил.

— Как поступим?

— Жди меня на углу у клуба «21». Скоро буду.

На самом деле я уже не хотел с ней никуда идти. Не помню, то ли я задумался об охраннике, то ли был уверен, что у нас ничего не получится. Между Вивиан и мной лежала не одна улица. Я покинул метафорическую улицу, перешел настоящую и вспомнил еще одну, то есть ту же самую улицу в тот вечер, когда познакомился с Вивиан, а потом повстречал Сильвестре и Куэ, только что проводивших Вивиан с Сибилой домой.

— Что скажешь, Гуно страдальцев? — блеснул Куэ своей эрудицией в европейской музыке. — Ты вот знал, что Гуно, да, да, он самый, «Аве Мария», был тимбалеро?

— Нет, чего не знал, того не знал.

— Ты знал, кто такой Гуно, но… — сказал Сильвестре. Он был пьяный, аж падал.

— Гуноно? — переспросил я. — Нет. Кто такой Гуноно?

— Да не Гуноно, а Гуно.

Арсенио Куэ заржал.

— Тебя разводят, mon vieux [10] Старик ( фр. ). . Ставлю сто песо против огрызка сигары, он прекрасно знает, кто такой Гуно. Он тимбалеро культурный, — вот так, с умыслом. — Как Гоуно, он же Гуно.