Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

— Я бы хотел, не могли бы вы, по возможности, как-нибудь поднять — мне, то есть, — заплату, зарплату, пожалуйста. Если это возможно, конечно.

Я выдал именно ту грамматическую конструкцию, которая в испанском языке создает впечатление уважительного отношения, соблюдения иерархии и почтительной дистанции. Все это располагает к благотворительности, как публичной, так и частной. Но ответа не последовало. По крайней мере, сразу. Вот он, секрет великих людей. В том числе маленьких великих людей. Они знают цену и стоимость всего, даже слов. И тишины, как музыканты. И жестов. Как актеры или буддисты. Солаун, будто совершая религиозный обряд, вытащил из внутреннего кармана футляр свиной кожи и крайне медленно и осторожно извлек из него бифокальные очки. Неспешно водрузил на себя. Посмотрел на меня, посмотрел на чистый лист (чисто лис), лежавший на столе, спокойно взял бесполезную ручку из никчемной чернильницы — потому что и чернильница, и ручка, обе черные, были таким же декором, как гравюра, жемчужина, коробка для сигар, папка и нож для бумаг. Наступила полная тишина. Я мог бы услышать все шумы мироздания, но слышал лишь морозный гул кондиционера, звук ручки, выцарапывающей маорийскую татуировку на белом листе, и ураганный ветер, гулявший у него в животе после плотного обеда. Боссфинкс заговорил.

— Сколько вы получаете?

— Двадцать пять в неделю.

Вновь повисла тишина, как мне показалось, окончательная. На сей раз настала очередь обоняния, но вдыхать было почти нечего, не считая тонкого делового аромата «Герлен» от голубого платка, парящего, словно тканая линия горизонта, чуть повыше береговой кромки нагрудного кармана. Думаю, именно тогда, с некоей метафорической симпатией я начал вглядываться в шедевр изобразительного искусства, сливший воедино картографическую гравюру, экзотическую тематику и педерастию. Теперь его рука, уже приведенная в порядок (мои руки с цирюльной точки зрения были невыразительным эмбрионом и инструментом неизвестного художника, идеально изобразившего сцену романтической трагедии, которая однажды станет аллегорией; эта рука, обратившаяся уже в прах и забвение, представляла собой идею не-руки, по мнению руки с маникюром), гротескно обхватила ручку, будто верную шпагу деловых боев, и обе порхали вверх-вниз с фальшивой, в силу невозможности извлечь выгоду, тщательностью. Не отвлекись я в тот момент на картину и морские размышления, расслышал бы шум слагаемых в примере — слух у меня такой же острый, как и глаз. Строго говоря, если бы в моей жизни не было столько мусора, «Картинки с выставки» написал бы я, а не Мусоргский. Зримо звучное движение вырвало меня из мира грез, достойных (или спертых у) Бустрофедона.

Солаун-и-Сулуета, Вириато — пожизненный Сенатор Республики, бизнесмен, почетный председатель Баскского центра и Союза работников торговли, член совета «Habana Yacht & Country Club», первый акционер «Парелимпорта» и главный управляющий «Издательского дома Солас», который со всеми своими сыновьями, дочерьми, невестками, зятьями, внуками, племянниками и внучатыми племянниками занимал в гаванском путеводителе «ху из ху» целую страницу, как следует проиллюстрированную семейными фото, заговорил наконец вновь:

— Двадцать пять в неделю? Побойтесь бога, Рибот, это же целая сотня в месяц.

Прежде чем постучаться, я посмотрел на руки: под каждым ногтем черный полумесяц. Снова спустился по лестнице. Уже во второй раз. В первый я заметил, что ботинки все в грязи, и вышел на улицу почистить. Это была ошибка. У левого почти отошел каблук, и пришлось сплясать безумную чечетку на тротуаре, чтобы закрепить его. Не вышло, зато какая-то старуха с собакой остановилась на другой стороне улицы и воззрилась на меня. «Я — кубинский ответ Фреду Астеру», — прокричал я, но она притворилась, будто не слышит: ответил только пес, заливаясь лаем, — еще один ненормальный в этом тихом закоулке. Теперь я поискал на улице, нашел палочку и аккуратно вычистил ногти. Снова взошел по мраморным ступеням, не торопясь, внимательно рассматривая ухоженный сад, любуясь белым фасадом из тесаного камня. Наверху подумал: а не лучше ли зайти как-нибудь в другой раз, но уже взялся за дверной молоток, и потом, кто знает, смогу ли я вернуться? Силы были на исходе.

Я громыхнул. Хотел постучать тихонько, осторожно, но не удержал молоток, звук получился как от выстрела: молоток был бронзовый, тяжеленный. Никто не открывал. Лучше я пойду. Снова постучал, на этот раз дважды, потише. Вроде бы что-то послышалось, но открыли еще очень нескоро. Тип в униформе.