Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

— I have some. I’ve already told you. About five песо [132] У меня есть. Я же говорил. Около ( англ. ). .

— Are you ку-ку? That won’t get us even to the границы [133] Ты что…? Этого нам не хватит, чтоб добраться даже… ( англ. ). .

— Where can we get some more? [134] Где бы нам их раздобыть? ( англ. )

— Banks closed now. Only banks left are river banks, because soda банки are called tins in English. Hold-up impossible [135] Банки сейчас закрыты. Единственные оставшиеся банки — морские банки, потому что жестяные… называются по-английски tins. Не на что рассчитывать ( англ. ). .

— What about Codac? [136] Как насчет Кодака? ( англ. )

— No good bum. Next [137] Только не этот засранец. Дальше ( англ. ). .

— The Teevee Channel? [138] На телевидении?

— Nothing doing. They’ve got plenty o’nutting for me [139] Нечего ловить. У них для меня ничего нет. .

— I mean your loan shark [140] А твой этот акула-ростовщик. .

— Nope. He’sharky with a pnife, and a wife. Not on talking terms [141] Нетушки. У акулы зубы-ножи, уже карман держи. Без расписки никак. .

I laughed [142] Я заржал. . Тьфу, то есть заржал.

— Johnny White, then? [143] Тогда Джонни Уайт?

— Outa town. Left on a posse. He’s a deputy sheriff now [144] Уехал. Свалил в дружину. Он теперь помощник шерифа. .

— And Rine? [145] А Рине?

Он ничего не ответил. Только кивнул.

— Righto! Good Ol’Rine. It’s a cinch. Thanks, Chief. You’re a genius [146] Точно! Старый добрый Рине. Проще некуда. Спасибо, вождь. Ты гений. .

Куэ свернул налево, потом направо и в конце концов выехал на Малекон с другой стороны дороги — не успел я дописать, как он проделал это. Девушки на борту, ведомые и несомые центробежными, центростремительными, кориолисовыми и, пожалуй, еще приливно-отливными силами, не говоря уже о лунных, имеющих такое влияние на женщин, укачались и предъявили капитану протест.

— Ох да што ш такое, голубь. Убъемся вить.

— Если он так дальше павидет, давай выдем Беба.

Арсенио мягко выровнял машину.

— Да ище, — сказала Беба, — все на англискам биз единава суптитрика.

Мы рассмеялись. Арсенио протянул Бебе руку, и она растворилась в темноте. Рука, а не Беба, ее-то как раз было прекрасно видно — прекрасную в теперь уже полупритворном негодовании.

— Я совсем забыл, мне срочно нужно кое-что передать одному приятелю, только сейчас вспомнил. Голова дырявая.

— Пей фитинчик, лапочка.

Мы с Куэ расхохотались.

— А как же. Завтра начну. Он мне понадобится.

Беба с Магаленой расхохотались. Вот это им понятно.

— А кроме того, Беба, дорогая, — Куэ подключил романтический голос, известный среди нас, его друзей, как «Какой обворожительный голос у тебя, Хуан Монетас» из-за жуткого, слащавого, преотвратного радиосериала Феликса, Питы, Родригеса, он же Фелипита, — подумай о духовном аспекте. Я рассказывал Сильвестре, как сильно люблю тебя, природная скромность не позволяет мне прилюдно выплеснуть свою страсть. Я говорил ему, что в уме складываю стихи в твою честь, но они не могли сорваться с моих невинных уст из опасений перед безжалостной критикой, каковой этот профессиональный критик сзади может меня подвергнуть, а также из страха за реакцию других, — и Магалена, уловившая намек, тут же вставила, Вот уш кто-кто, а я нет, я и рта ни раскрывала, и вапще даже очень люблю Анхеля Буэсу! — Я не о тебе, красавица, а об отсутствующих здесь, надеюсь, временно. И также я поведал моему дражайшему коллеге по перу и другу, что сердце мое совершает сто ударов в минуту ради тебя и жаждет лишь биться в унисон с твоим. Вот какова истинная и единственная причина моей оплошности, неприятной для вас и вредной для этого великолепного автомобиля. Будем работать над ошибками.

Беба была или притворялась, что была, в восторге.

— Ах как красиво.

— Зачитай-ка нам, Чекуэ, будь другом, — попросил я.

— Да, да, Арсенио Куэ, — подхватила Магалена, подхватившая вирус энтузиазма.

— Ой, ну пажалста, пажалста, зачитай, абажаю паэтов и когда деревенские песни пают и все такое.

Куэ вытянул руку обратно на штурвал. Ту, что затерялась в Бебе. Взволнованный скрежетом бетона, Куэкаламбе ответствовал.

— Беба души моей, ты навсегда здесь, у меня в груди, рядом с бумажником, незабываемые слова о тебе полнят меня невыразимым чувством. — Пауза. Страстный аккорд. Пошла тема. Для Бебы (дрожь этих «б» на виновных устах Арсенио Куэ, доморощенная версия Энрике Сантиэстебана), которой я принадлежу телом (многоточный союз) и душой (эмоциональный упор), мои стихи от самого сердца и прочих внутренностей. Ударь в Гонг, звукорежиссер ночи, прошу тебя. Свободный стих, что приковывает меня к моей возлюбленной. Приглушенная дробь. Пусть к сердцу через подстрочник. Фанфары. (Эзра Паундкуэ вздымает профиль, и его дрожащий голос заполняет машину. Надо было слышать Арсенио Куэ и видеть лица наших дам. The Greatest Show in Hearse [147] Величайшее шоу в катафалке ( англ. ). .)