Грэм Свифт - Земля воды

Как будто говоришь – тоже с ребенком.

«Мэри, я возьму у тебя…»

Она, как будто в трансе, отдает его мне. Но на самом-то деле он остается с ней, он у нее на руках. И так теперь будет всегда.

Я держу его. Невероятно, но он все еще спит. Он и знать ничего не будет. Ему это привиделось во сне.

«А теперь мы пойдем обратно в „Сейфуэйз“. Туда, где ты…»

Мы пойдем обратно по собственным следам, мы вернемся…

Она идет как зачарованная, как сомнамбула. (Бог ждет. Он сам все объяснит. Та история, что я рассказывала тебе в машине, – полная чушь.)

«Значит, коляску из лифта ты выкатила здесь?»

Ни прохаживающегося туда-сюда полицейского. Ни отдаленного гула голосов.

Так, может быть, никто и не…

Или, может быть, сцена сместилась теперь в иное измерение: плачущая женщина в полицейском участке. Констебль участливо и безнадежно предлагает чашку чая. Врывается обезумевший муж, его вызвали по телефону. Коляска в ожидании судебной экспертизы… А покупатели возвращаются к своим покупкам. Драма сыграна. Проволочные тележки наполняются…

И тут явимся мы со своей идиотской историей. Женщина? Какая женщина? Какой такой ребенок? Мы и понятия…

Я ошибся. Мы выходим из лифта и поворачиваем за угол мимо комнаты матери и ребенка и детского игрового загончика: у входа в «Сейфуэйз» небольшая толпа. Полицейские шлемы. Охранники. Гомон зевак, глазеющих от входов в «Даблъю-Эйч-Смит» и в «Маркс-энд-Спенсер» [53]).

Значит, драма не сыграна до конца. Наверное, мать отказалась куда бы то ни было ехать. Ну, давай, Мэри. Смелей, смелей. Мы восстановим… Мы вернемся. Иди же, Мэри. Всего несколько шагов. Вспять. Чтобы вперед.

Или…

Да. И об этом я тоже подумал. Она же Мэри глаза выцарапает. Вся толпа тут же набросится на нас. Уж я-то кое-что понимаю в толпах (так, например, в Париже, во время революции…) Оплюют и разорвут на части. И рев. Суд Линча в Льюишэме.

Но выходит по-другому. Выходит как на сцене. Толпа расступается. «Пожалуйста, прошу вас – мы принесли ребенка. Пропавшего ребенка». Толпа умолкает. Мать стоит в центре площадки. Я вижу ее. С ней рядом двое полицейских, мужчина и женщина, и они терпеливо пытаются в чем-то ее убедить. Она молоденькая. Этакий тинейджер. Сама еще ребенок. Совсем ребенок. Ребенок.

Она оборачивается. Заплаканные, пустые глаза. Она выхватывает взглядом из толпы меня; вернее, не меня – ребенка. И слышит его (словно почуяв зрителей, он открывает глаза и вступает со своей несложной партией). Она видит только ребенка. Ни меня, ни Мэри за моей спиной. Ни даже толпы – смазанные, прорисованные по заднику лица. Она делает шаг вперед; мизансцена расписана, ей даже и думать не надо. Она берет у меня ребенка, и ей нет дела ни кто я такой, ни как, ни что, ни откуда, ни почему. И хлынули слезы. Она принимается экстатически, навзрыд повторять слова, которые совсем недавно я слышал сквозь совсем иного рода плач: «Моя деточка, моя деточка, моя деточка…»

И вот тут Мэри вскрикивает, хватает ртом воздух, выходит из транса и падает в мои объятия. Я шатаюсь, подаюсь под ее весом, непривычный к роли надежи и опоры.

(Мэри, славная моя, ангел мой, сильная моя…)

«Моя фамилия Крик. Ребенка взяла моя жена. Да. Моя жена – она не совсем здорова. Ну вот, мы привезли его обратно. Так что все в порядке. Я очень вас прошу – теперь мы можем быть свободны?»

Но мы не можем быть свободны. Вы же понимаете. Все вернулось на свои места, но это еще не конец. «Пройдемте с нами, сэр, пожалуйста, сюда – и миссис Крик тоже». Они хотят звать как, и где, и почему. Они хотят знать, что в действительности… (Господа, мне все это знакомо. Видите ли, я по профессии…)… «Да, конечно, сэр – так, может, начнем?» Но, господа, есть разные версии. (И так всегда бывает; возьмем, к примеру, 1789 год: хлебные бунты или конец золотого века.) Есть ее первое объяснение (которое притянуто за уши) и еще то, что она рассказала мне в машине. «Послушайте, сэр, может, начнем с самого начала?» С начала? А где это у нас такое? Как далеко мы собираемся залезть? Ладно, ладно, я сознаюсь в том, что моя жена умышленно взяла ребенка из оставленной без присмотра коляски. Ладно (до сих пор, не дальше?): я готов признать, что вместе с женой несу ответственность за смерть трех человек (то есть – не все так просто – один из них так и не был рожден, а другой – кто знает, умер ли он на самом деле…)

Но какое все это имеет значение. Она же получила своего ребенка обратно. Ну и это самое… А моя жена, господа, вы же видите, она не в состоянии…