Эдвард Резерфорд - Лондон

– Город разделен на округа, – растолковывал Барникель. – Примерно по десять на холм. Но некоторые из них находятся в частном владении. Мы называем их сока. [14]

Он назвал нескольких дворян и духовных лиц, содержавших эти имения в границах Лондона.

И все-таки Лондон был сам по себе. Слушая Датчанина и наблюдая, Альфред не уставал поражаться.

– Город настолько богат, – объяснил Барникель, – что облагается налогом, как целый шайр.

Он с гордостью перечислил свободы, отвоеванные городом: торговые концессии, права на рыбный промысел в пределах нескольких миль по Темзе, права на охоту во всем графстве Мидлсекс, располагавшемся на северной стороне, и многие другие.

Но дело было не в этом, а в чем-то еще – в разлитом в воздухе, но вполне осязаемом и производившем на мальчика по-настоящему глубокое впечатление. Ему какое-то время не удавалось облечь его в слова, но однажды ему нечаянной репликой помог сам Датчанин.

– Стены Лондона касаются моря, – произнес тот.

Да, подумал мальчик. Вот оно.

Покоясь издавна в верховье эстуария Темзы, неизменно смотревшего в море, огромное поселение среди стен на протяжении поколений служило приютом мореплавателям и торговцам всего северного мира. И эти люди не собирались себя ограничивать, пусть даже признавали власть островных королей – саксонских и датских. Защищаясь и организуя торговлю, они основывали собственные гильдии. Они знали о своей важности для короля, и с этим считались. Дед Барникеля, крупный купец, трижды ходивший в Средиземноморье, стал дворянином. Три поколения этого семейства возглавляли гильдию защиты, способную выставить значительные силы. Городские стены были столь крепки, что заслужили признание короля Кнута. «Лондон не взять никому, – похвалялись англо-датские бароны, выходцы из купечества. – И никакой король не король, пока мы не одобрим».

Гордыню Лондона и уловил Альфред.

– Ибо граждане Лондона свободны, – изрек Барникель.

Существовал старинный английский обычай: если серв убегал в город и жил там невостребованным в течение года и одного дня, то становился вольным. Да, некоторым землевладельцам и богатым купцам прислуживали сервы и даже рабы, но большинство подмастерьев были, подобно Альфреду, вольными. Однако в Лондоне он открыл, что слово «вольный» несло в себе нечто еще. Купец, заплативший вступительный взнос, или ремесленник, завершивший ученичество, становились полноправными гражданами. Они получали возможность заниматься ремеслами, поставить торговый лоток и голосовать на фолькмоте. Такие люди платили королевские налоги, а все остальные, явись они из соседнего графства или из-за моря, считались чужеземцами и не имели права торговать, пока не удостоятся гражданства. Неудивительно, что лондонцы пеклись о своей свободе. Ощупав кинжал на боку, мальчик вспыхнул от удовольствия при мысли, что и он станет частью этого целого.

Через неделю, когда силы Альфреда полностью восстановились, Барникель обратился к нему с утра пораньше:

– Сегодня начинается твое ученичество.

Квартал, куда теперь вел его Датчанин, располагался сразу за восточной городской стеной. Здесь в Темзу сбегал небольшой ручей, вдоль берегов которого разместились многочисленные мастерские. Это было бойкое место, находившееся в ведении гильдии защиты. Когда они приблизились к вытянутому деревянному зданию, Альфред различил знакомые удары молота о наковальню. Мальчик решил, что его определят в кузнецы. Но обмер, едва вошел и огляделся.

Они находились в помещении арсенала.

Из всех ремесленников оружейник виделся мальчику, воспитанному в кузнице, принцем среди мастеровых. Альфред лишился дара речи, обозревая кольчуги, шлемы, щиты и мечи.

Подошедший главный оружейник оказался высок, сутул и с угловатым лицом. Взор синих глаз был добр, однако при виде диковинной перепонки на руках мальчика он в сомнении повернулся к Барникелю:

– А работать-то он сможет?

– Сможет, – уверенно отозвался Датчанин.

Так и началось обучение Альфреда.

В его жизни, наверное, не было дней светлее. Как новичка, Альфреда приспособили к черной работе: носить воду из ручья, поддерживать огонь и раздувать мехи. Он подчинялся беспрекословно, и никто не обращал на него большого внимания.

По завершении первого дня он отправился с другими подмастерьями на ночлег. Обычно ученикам не платили, но жили они свободно, в хозяйском доме, однако оружейник был вдовцом и невзлюбил эту моду. У его сестры стоял дом на склоне Корнхилла, разделенный на комнаты, а сразу за ним – служебная постройка, где и кучковались шумные ученики.