Эдвард Резерфорд - Лондон

Проблемой же для обоих являлось то, что лежало на столе. Короткая, в девять дюймов длиной, палочка для подсчета долгов, испещренная зарубками неодинаковой ширины и глубины. Они показывали, что Леофрик на грани разорения.

Как его угораздило попасть в такую беду? Он, как и прочие крупные лондонские купцы, вел дела в двух направлениях. Через купца из нормандского города Кана он ввозил французские вина и товары, а английскую шерсть продавал на экспорт, отправляя ее в Нижние страны знаменитым портным Фландрии. Беда была в том, что в последнее время его деятельность чересчур разрослась. Мелкие колебания цен на вино и шерсть могли явиться критическими для его состояния. Затем груз шерсти сгинул в море. Барникель предоставил ссуду и помог уладить эту неприятность. «Но даже при этом, – признался Леофрик жене, – я остаюсь должен Бекету из Кана за последний корабль с вином, и придется ему подождать».

Его семейство издавна владело старым Боктонским имением в Кенте. Такие имения были у многих удачливых лондонских купцов. У Барникеля был крупный земельный надел в Эссексе. Леофрик же ныне держал свое дело на плаву лишь благодаря доходам от Боктона.

И в этом заключалась опасность.

«Если на Англию нападут, – рассуждал он, – и Гарольд проиграет, то победитель, верно, отберет многие поместья, в том числе и мое». Так или иначе, урожай мог пропасть. При финансах, висевших на волоске, это могло означать разорение.

Леофрик размышлял. Он глянул в угол, где сидели в потемках жена и сын. Вот было бы маленькому Эдварду не десять, а двадцать, чтобы удачно жениться и обеспечить себя! А еще бы не печься о приданом для дочери! И были бы поменьше его долги! Мальчонка уже здорово похож на отца. Как сохранить для него владения?

А теперь еще это письмо, странное и тревожное. Насколько осведомлен носатый нормандец в его делах? И почему он взялся помочь? Что же касалось его предложения…

Леофрик не привык к моральным дилеммам. Будучи саксом, он, как и его предки, различал лишь «плохо» и «хорошо», ничего сверх. Но это было нелегко. Он пристально посмотрел на Хильду и вздохнул. Ей уготована простая, даже безмятежная жизнь. Неужто он и впрямь пожертвует дочерью ради сыновних владений? Многие, конечно, так и поступили бы. В англосаксонском мире, как и везде в Европе, дочери становились разменной монетой во всех сословиях.

– Мне может понадобиться твоя помощь, – сказал он.

Какое-то время он говорил тихо, она же кротко внимала. Какого он ждал ответа? Хотел, чтобы она возразила? Он знал лишь, что выслушает ее с замиранием сердца.

– Отец, если ты нуждаешься в помощи, я сделаю все, что пожелаешь.

Леофрик уныло поблагодарил ее и жестом отослал.

Нет, решил он, этому не бывать. Должен найтись какой-то выход. Но почему же, поразился он, проклятый внутренний голос предостерег его, напомнив, что ничего не дано предугадать?

Именно в этот момент его мысли прервал сосед, позвавший снаружи:

– Леофрик! Иди сюда и взгляни!

Он задумчиво смотрел на шахматную доску, как будто фигуры могли стронуться сами собой. Длинный нос отбрасывал на нее тень в свете свечи.

На миг мысли унесли его к дневным событиям. Он рассчитал все действия, учел все случайности. Ему придется лишь немного подождать. Он мог позволить себе терпение, коль скоро прождал уже двадцать пять лет.

– Твой ход, – заметил он, и юноша напротив подался вперед.

Сыновья были похожи на отца. Оба угрюмые, оба отягощены фамильными носами. Однако Анри обладал отцовской смекалкой, которой не было у чуть более крупного и дородного Ральфа. Последний где-то шлялся. Наверное, пьянствовал. Анри сделал ход.

Никто не знал точно, когда шахматы добрались до Англии. Но король Кнут был уже с ними знаком. Родом с Востока, на Западе они претерпели известные метаморфозы. Восточный визирь превратился в королеву, а пара великолепных слонов с паланкинами – в фигуры, понятные европейцам, – в епископов, благо очертания паланкинов отдаленно напоминали митры.

Дом, где разворачивалась игра, был выстроен из камня, что редкость для саксонского Лондона, и находился рядом с собором Святого Павла на вершине крутого холма, спускавшегося к Темзе. Это был красивейший лондонский квартал, где жили священники и дворяне.

Четверть века прошло с тех пор, как он прибыл в Лондон из нормандского города Кана, где принадлежал к видной купеческой фамилии. В таком переезде не было ничего необычного. В устье ручья, сбегавшего между холмов-близнецов, расположились две закрытые пристани. На восточной стороне находился причал для германских купцов, на западной – для франкоязычных из нормандских городов Руана и Кана. Занимаясь в основном доходной виноторговлей, эти чужеземцы получили много привилегий, а некоторые обосновались в Лондоне навсегда.