Эдвард Резерфорд - Лондон

И сколь же прекрасно оказалось это местечко! Травянистый северный берег был достаточно высок, чтобы открылся достойный вид на великий изгиб реки вкупе с болотами на противоположном берегу. Справа, меньше чем в миле, проходил брод, тогда как слева, на том же расстоянии, среди деревьев угадывались внушительные римские руины на двух холмах. От них через реку тянулась к южному берегу гравийная коса. «Лучшее рыболовное место», – сообщил Оффе один из мужчин. От крепкого же римского моста, соединявшего некогда эти участки, осталось лишь несколько гнилых свай на южной стороне.

Оффа нашел Лунденвик невеликим, но вскорости открыл, что дела в нем кипели. «Хозяин проводит здесь времени больше, чем в Боктоне», – сказали ему. Из глубины острова прибывали лодки. По мере же того как Сердик наращивал свою деятельность, суда могли достигать самого эстуария, являясь из краев норманнов, фризов и германцев. На складах Оффа обнаружил посуду, тюки шерсти, красиво сработанные мечи и саксонские изделия из металла. Имелись в поместье и псарни. «Охотничьи собаки у нас нарасхват», – пояснил десятник. Однако еще занятнее оказалось строение, стоявшее чуть особняком. Как прочие склады, то была крепкая хижина с соломенной крышей, но длинная и узкая, а крыша почему-то низкая, так что едва хватало места выпрямиться. У каждой стены виднелись загончики будто бы для свиней или мелкой живности. К этим загонам крепились цепи.

– А цепи зачем? – осведомился Оффа.

Десятник покосился на него и негромко ответил:

– Для главного товара. На нем-то хозяин и богатеет.

И Оффа понял. Остров вновь, как было еще до римлян, прославился рабами. Ими торговали по всей Европе. Если на то пошло, то непосредственно перед отсылкой на остров монаха Августина сам папа при виде на римском рынке белокурых английских рабов изрек знаменитую фразу: «Не англы, но ангелы суть».

Рабов было много. Встречались проигравшие в усобицах между разными англосаксонскими королевствами; попадались преступники. Но бо́льшую часть ввергли в рабство не войны и даже не набеги жестоких работорговцев, но собственная нежеланность: их продавали сородичи, потому как в трудные времена бывало не прокормить.

– Фризы нагружаются ежегодно, – заметил десятник и добавил с ухмылкой: – Тебе свезло: тебя купила хозяйка, а не хозяин, иначе отправился бы уж следующим кораблем!

Сердик выдвинул Эльфгиве ультиматум на второй день после своего возвращения. Он сделал это с глазу на глаз. О разговоре не знали даже сыновья. Слова его были настолько же грубы, насколько просты.

– Если не подчинишься, возьму другую жену.

– Ко мне в придачу?

– Нет. Вместо тебя.

И Эльфгива уставилась на него, мучимая болью тупой и ужасной, ибо знала, что он не шутил.

Он был в своем праве. У англосаксов существовали немудреные законы насчет женщин. Эльфгива принадлежала мужу. За нее заплатили. Он мог по желанию прирасти и другими, а если бы она изменила ему, Сердик не только вышвырнул бы ее вон, но и получил бы компенсацию от обидчика – новую супругу. Однако вздумай он заменить ее, такое тоже разрешалось.

Нельзя сказать, чтобы решительно все саксонские женщины пребывали в угнетении. Эльфгива знала жен, которые полностью подчинили себе мужей. Но это не меняло дела: закон, прибегни к нему Сердик, был на его стороне.

– Тебе выбирать, – растолковал он. – Когда прибудет этот епископ, покрестишься с сынами заодно. Если откажешься, я буду волен поступить как пожелаю. Все остается на твое усмотрение.

Сердик действовал правильно, в полном согласии с моралью. Для него вопрос не стоил выеденного яйца. Как верный подданный короля Этельберта, он перешел в христианство, приняв крещение в этом же году. И хотя Сердик сочувствовал жене, он считал прямой обязанностью Эльфгивы поступить так же по его просьбе. То обстоятельство, что они много лет прожили в любви, лишь усугубляло вероломство ее отказа. Чем больше он думал об этом, тем яснее ему становилось: существовало два пути: правильный и неправильный, черный и белый. Обязанность Эльфгивы очевидна. Нравилось это кому или нет, а говорить было больше не о чем.

Сердик оставался в неведении насчет неодобрения, с которым христианская Церковь взирала на многоженство и развод. Католические миссионеры были не только бесстрашны и глубоко преданы вере, но и мудры, а потому в вопросах древних обычаев предпочитали держаться простого правила: «Сперва обратим их в истинную веру, а после уж примемся за привычки». И сменится немало поколений, прежде чем Церковь сумеет отвратить англосаксов от полигамии.