Эдвард Резерфорд - Лондон

– Жаль, что король повыгонял евреев, – сказала она.

Если обитатели Бэнксайда имели единое мнение по какому-то поводу, то им была слава старого еврейского врача. Такие же воспоминания остались у многих лондонцев. Было ли дело в большем доступе к медицинским познаниям античного мира и Ближнего Востока или просто в лучшем образовании и меньшей склонности к суевериям, но еврейская община действительно поставляла лучших врачей. Старый еврейский доктор с Бэнксайда умел лечить жжение ртутью – только он, больше никто.

Еврейская община исчезла начисто. Неприязнь к евреям нарастала в Англии еще с антисемитских волнений при коронации короля Ричарда сто лет назад. Преследование усиливалось не по причине финансовой деятельности общины. Хотя некоторые мыслители Церкви и объявили получение процентов ростовщичеством, а следовательно, грехом, такое незнание основ экономики не было повальным даже среди духовенства. Окружение епископа и аббаты крупных монастырей широко пользовались еврейскими ссудами. Был случай, когда еврейским финансистам предложили, к их великому удивлению и веселью, святые мощи в качестве залога – те обеспечивали прибыльный наплыв паломников.

Но три обстоятельства сложились не в их пользу. Первым было то, что Церковь развернула против них долгую религиозную кампанию, распространившуюся на всю Европу. Во-вторых, они, как всякие кредиторы, снискали нелюбовь многих баронов и прочих лиц, погрязших в долгах. Третьим фактором был монарх. Правление Генриха III, сына короля Иоанна, растянулось более чем на полвека. Еще четверть уже отсидел на троне его сын Эдуард, и оба нередко испытывали нужду в средствах. Не было дела проще, чем взыскать их с евреев. Но это случалось столь часто и так люто, что лет десять назад разорились едва ли не все еврейские финансисты. Тем временем их место заняли христианские заимодавцы, в частности великие итальянские финансовые дома, находившиеся под опекой Ватикана. Вскоре король перестал нуждаться в евреях. И вот в 1290 году от Рождества Господа нашего король английский Эдуард I очень кстати проявил благочестие: аннулировал все оставшиеся долги и чрезвычайно порадовал папу изгнанием из островного королевства всей еврейской общины.

Увы, не осталось и врачей. Поэтому сестры Доггет, обдумывавшие свое положение тем ноябрьским утром, сочли его поистине плачевным из-за отсутствия ртути еврейского доктора. И совершенно забыли о маленькой Джоан, чью жизнь они полностью перевернули.

Мартин Флеминг сидел в камере тише воды ниже травы.

– Лучше бы тебе хорошенько помолиться, – сказал ему утром тюремщик.

Но сколько он ни старался, молитвы не складывались. Заключенный знал одно: завтра его повесят, несмотря на полную невиновность.

Мартин Флеминг был всего на дюйм выше своей возлюбленной и обращал на себя внимание в первую очередь фигурой. Ибо везде, где у нормальных людей были выпуклости, Мартин Флеминг щеголял вогнутостями. Впалая узкая грудь, а лицо так и вовсе напоминало ложку. Он был настолько тщедушный и гнутый, что порождал сомнения и в крепости своего рассудка. Мало кто знал, что в душе Мартин Флеминг – жуткий упрямец, который в случае нужды оставался непоколебим, как скала.

Как явствовало из имени, он происходил из Флемингов – выходцев из Фландрии. Это считалось обычным делом для Лондона. Великая страна ткачей, лежавшая сразу за морем между французскими и германскими владениями, выступала не только торговым партнером Англии, но и крупнейшим поставщиком иммигрантов. Фламандские наемники, купцы, ткачи, ремесленники, которые иногда звались Флемингами, но все же чаще брали англизированные имена, легко вливались в английскую среду и, как правило, преуспевали. Но не семья Мартина. Его отец был простым мастером роговых дел; ремесло, сводившееся к истончению рога до прозрачности так, чтобы тот мог служить корпусом фонаря, приносило сущие гроши. Поэтому, как только подвернулась блестящая возможность, отец взмолился: «Соглашайся! От меня тебе толку мало. – Место было жалкое, но он добавил: – Бог знает, как пригодится такой человек, коль с ним сладишь!»

Да, если бы так.

Сперва юному Мартину так понравилось работать на итальянца, что он едва замечал неладное. Богатый господин был одним из ростовщиков, заменивших евреев. Он обосновался на улице в центре города сразу ниже Корнхилла. Место уже получило название Ломбард-стрит, благо многие ее обитатели прибыли из северной итальянской провинции Ломбардия. Итальянец был вдовцом, сын имел свое дело на родине, жил один и использовал Мартина на побегушках. Платил хорошо, хотя и ворчал.